Алые паруса бабушки Ассоль
Шрифт:
– Когда адвокат сказал, что нашел в вашем сейфе бумажку о реабилитации Гринович, дядя ответил на наши с Кортиком вопросы. Вот и все. Просто… – Я позволил себе похвалиться. – Я задавал слишком конкретные вопросы. Мы с Кортиком поверили, что бумажка в сейфе может означать только наличие сокровищ. Учитывая ваш образ жизни, – добавил я, – Кортик начал изучать ваш египетский маршрут по открыткам, а потом дядя Моня уверил нас, что в сообщении Нины Гринович властям речь могла идти только о радиоактивном веществе. После такого разочарования мы уже беседовали про жизнь. Если вы хотите пришить дяде злой умысел, так его не было.
– А у тебя? – спросила бабушка Соль.
– Никогда, – не раздумывая, ответил я.
– Не верю! – повысила она голос. – Вы поплыли со мной, зная, что ваша болтовня о перезахоронении была подслушана. Что из этого следует? Что вы оба имели какой-то умысел, подозревая, что сокровищ уже может и не быть. Какой? Ты хотел меня убить, да? Что ты знаешь о кислородных смесях?
– Ерунда! – обиделся я. – Какой умысел? Матушка сказала, что все должно идти своим чередом, вот и все! А я ее послушался…
– Зинаида? – пораженно уставилась на меня Ассоль. – Сказала тебе? Давно?
– Перед отплытием. Они с дядей Моней сидят в Надоме. Там еще обе его жены – старая и новая.
– Все, хватит! – крикнула Ассоль, вставая. – И моему терпению есть предел. Я хочу говорить с Икаром!
– Говори, – удивленно посмотрел Кортик.
– Ты – Икар?
– Бабушка, сядь. – Он после такого вопроса забеспокоился и вскочил. Я тоже подумал, что лучше бы ей все-таки стукнуть пару раз по столу ладонями.
– Если ты Икар, то должен, наконец, понять свое положение, – жалобно начала бабушка Соль. Она почти скулила! – Ты никогда не выберешься из психушек, пока не освободишься от своего друга. Ты думаешь, отец тебя туда от тюрьмы спрятал? Так вот – нет. Речь идет о самом настоящем раздвоении личности.
– А доктор говорил – депрессионная шизофрения, – доложил Кортик.
Ассоль посмотрела на внука с жалостью. Она почти плакала, я видел, как дрожат ее губы.
– Икар!.. Твой друг Атила вместе с матерью, ее дядей и еще тремя женщинами попал в автокатастрофу. Он погиб, Икар. Атила погиб. Они все погибли, кроме одной женщины. Атила прожил дольше всех – несколько дней в коме.
Вот это отмочила так отмочила! Я даже на несколько секунд почувствовал себя в невесомости, будто растворился в воздухе.
– Когда? – ничего не понял Кортик.
– Когда ты стрелял во второй раз из ружья шофера. Тебя увезли, а они на другой день поехали куда-то в одной машине.
– Не куда-то, а к нотариусу, – заявил я. – Дядя Моня опять женился, мы поехали к нотариусу переписать завещание.
– Икар, прошу тебя, сосредоточься!
– Да я в порядке, – уверил бабушку Кортик, – я только не понимаю. Ты пила? – Он принюхался.
– Ты его видишь? – спросила Ассоль.
– Атилу? Конечно, вот он. – Кортик легонько стукнул меня кулаком в плечо. – А что ты пила?
– Позови капитана Бурбулю! – приказала Ассоль.
– Кого? – изумился Кортик до шепота.
– Позови хозяина буксира, пусть он сюда спустится! – закричала Ассоль так громко, что через несколько секунд мы услышали громкий топот, и вниз по лестнице почти свалился капитан.
Увидев Ассоль живой и невредимой, он перевел тяжелый взгляд на Кортика.
– Бурбуля, сколько человек ты видишь в каюте? – спросила бабушка, не сводя глаз с Кортика.
– Ты – сидишь, пацан – стоит. Двое, – уверенно посчитал капитан.
– Поточнее с пацанами, – потребовала Ассоль. – Сколько мальчиков ты видишь?
– Мальчиков? – подозрительно посмотрел на нее капитан. – Ясно. Говорил тебе – лучше стакан моей сивухи, чем этот дистиллированный виски!
Он ушел, не дожидаясь ее реакции.
Я понял, что теряю Ассоль Ландер с каждой минутой. И стал бороться:
– Он сказал – двое, но не сказал, кого из нас видел. Может быть, он видел меня?
– Заткнись, Атила, – приказал Кортик. – Он сказал – двое… Но как же – в больнице? Мы с Атилой в психушке вместе были – я помню. Доктор разговаривал с нами обоими! Называл его по имени!
– Да, – кивнула бабушка. – На то он и доктор. Уверял, что постепенно, года за два, вылечит тебя. Говорил, что прямо нельзя говорить о гибели твоего друга – мол, щадящий режим. Иногда ты ползал по полу, извиваясь как безногий, или ходил, ссутулившись, будто бы из-за горба. Мне говорили.
– А башенный кран?
– А зачем, по-твоему, я полезла туда с этой идиотской трубой?! Чтобы ты оставил своего друга там, там, понимаешь?! – прокричала она, иссякла и грустно добавила: – Я уже научилась по выражению твоего лица узнавать, когда ты видишь его рядом, а когда его нет…
– Ерунда какая-то! – продолжал протестовать Кортик. – Его видела Ваниль! Эйса!
– Ваниль тряслась от ужаса каждый раз, когда ты изображал Атилу. Она называла его привидением. А Касабланка предложила единственное лекарство – зарыть тебя в землю, а потом откопать, когда задохнешься, и откачать – у них в Африке так лечат от подобной напасти. За это время кто-то из двоих в человеке умирает.
– Но… Но я его вижу!
– Этот горбун живет в твоем теле. Ты его не видишь. Ты его представляешь.
– А синяк? – воскликнул Кортик. – А укусы?! Мы дрались с Атилой – я помню!
– Да, синяк, – грустно кивнула Ассоль. – Доктор предупреждал, что я не справлюсь. Что ты можешь наносить себе увечья в припадках противостояния своему двойнику. Конечно, я не могла предположить, что перед визитом к Готланду ты исхитришься врезаться в шкаф именно правой скулой! И ни я, ни девочки, прозевавшие эту драку, так и не смогли понять, как ты смог укусить себя возле рта.