Алые перья стрел (сборник)
Шрифт:
Не выйдет. Брат Митя подружился с милиционером благодаря счастливому случаю. Выяснилось, что молоденький блюститель порядка учился с шестого по седьмой класс как раз у Петра Михайловича Вершинина и очень уважал своего преподавателя русского языка.
А тут какие могут быть общие знакомые, за две тысячи километров от дома?
Разве что… рассказать милиционеру о брате Дмитрии, к которому он едет. Что это знаменитый снайпер Второго Белорусского фронта, что у него три ордена и восемь медалей, а сейчас он – комсомольский работник.
От отвращения к самому себе за такую шкурную расчетливость Лешка плюнул на пол. «Орденами брата вздумал спекульнуть. Хвастун драный! Узнал бы Митя!»
Штраф Лешка в кассу уплатил и, зажав в кулаке квитанцию, пошел искать милиционера.
Тот стоял у выхода и наблюдал за ремесленниками, которые полчаса назад подкинули Лешке бредовую идею, будто курево утоляет голод. Парнишки занимались делом явно сомнительным с точки зрения законности и порядка. Они развели посреди скверика небольшой костер и жарили на прутиках ломтики картошки. В невидном на солнце пламени тихо и уютно потрескивали обломки крашеного штакетника.
«Сейчас он им выдаст!» – подумал Лешка. Подумал безо всякого злорадства, а скорее с сожалением, что у мальчишек пропадет такая замечательная еда.
Однако милиционер стоял и спокойно смотрел на костер. Это был пожилой и, наверное, не очень здоровый человек с серым отечным лицом, изъеденным оспинками. Ремесленники совсем расхрабрились и насадили на ивовый прут еще одну партию желтых картофельных кружочков. И только тогда милиционер шагнул с вокзального крыльца к ним.
– Проголодались, фабзайцы? А хлеб у вас к картошке есть? – услышал Лешка грубоватый голос милиционера.
Ремесленники отрицательно закрутили головами.
– Никак нет, товарищ сержант. Был бы хлеб – бульбой не занимались бы.
– Понятно… Угостил бы вас, пацаны, да сам еще не отоварился. Вы вот что: жарьте-ка побыстрее, а потом огонек все-таки притушите. Не положено.
Видимо, Лешка слишком громко у него за спиной проглотил слюну. Сержант обернулся.
– Вот! – сказал Лешка, протягивая квитанцию.
– Так. Уплатил, значит. Ну и порядок. Документы я в стол спрятал. Пройдем в дежурку.
В унылой дежурной комнате сержант с трудом втиснулся за маленький канцелярский стол. Достал Лешкины бумаги и поднял глаза на их владельца.
У стола, нахохлившись, стоял щуплый двенадцатилетний мальчишка стандартного городского типа. Аккуратная короткая стрижка под полубокс. Очень приличная вельветовая курточка с поясом. Темно-синие суконные брюки. По бокам они изрядно помялись, но спереди заутюженная складка отчетливо видна. На ногах почти новые желтые полуботинки. Правда, несколько не вяжется с добротной одеждой чумазая физиономия, но дорога есть дорога.
– Что же ты так, а? – вздохнул за столом сержант. – Из хорошей, видать, семьи, а куришь в такие годы. Да еще в неположенном месте. А?
Лешка
– Не хочешь разговаривать? Как знаешь. Только непонятно мне все-таки твое поведение. Ну, те фабзайцы махру тянут, так они и постарше и самостоятельные. Может, даже слишком. Мне вот интересно, где они сырую картошку организовали. Ну да голод не тетка, он научит…
Милиционер задумался, словно и забыл о Лешке. А ему стало нестерпимо досадно. Что же такое получается? Тем парням ни за костер, ни за картошку не попало, а он, Лешка, из-за дохлой папироски последнего хлеба лишился. Есть справедливость на свете? В самый бы раз зареветь сейчас от жалости к себе. И от обиды. Но тут Лешка представил, как Дмитрий начнет расспрашивать его о дороге, надо будет признаваться, что пускал слезу перед рябым милиционером на последней пересадке перед Гродно. Он словно наяву увидел, как у Мити в улыбке изгибаются книзу губы и сочувственно морщится нос. Такой жалости старшего брата Лешка боялся пуще всего.
– Пусть ваши любимчики фабзайцы подавятся своей краденой картошкой, – сипло сказал он сержанту. – Они с голоду не помрут. А у меня можете и карточку забрать. Все равно ей пропадать без денег. Только… только всё это неправильно!
Лешка рванул из кармана коричневый обрезок рейсовой карточки и швырнул на стол. Схватив документы, он выскочил за дверь. На полу дежурки остался лежать желтый обшарпанный чемоданчик…
Что было потом в дежурке, Лешка не видел. А было вот что.
– Сейчас вернется, – пробормотал сержант. – Ох и дам я сопляку за грубость. С чего он так на меня остервенился?
Но вместо досады на мальчишку ощутил непонятное беспокойство. Он поднял с пола легонький чемоданчик и откинул язычки замков. Внутри лежали две пары маек и трусов, тапки в газете, белая рубашка, а на ней отглаженный пионерский галстук. Пара книжек: «Человек-амфибия» и «Древние города нашей Родины». В углу скомканная промасленная бумага и в ней крошки. Наверное, от домашнего пирога. Все!
Он еще раз перетряхнул чемодан – кроме крошек, ничего съестного не было. Сержант осторожно опустился на стул, чувствуя, как заныло, потом гулко застучало в левом боку. Взгляд упал на хлебную карточку. На ней сиротливо торчал один-единственный невыстриженный талон…
Через некоторое время Лешка сидел на квартире сержанта железнодорожной милиции и хлебал борщ. Хозяин орудовал ложкой за столом напротив.
– Понимаешь, парень, меня жакетка твоя подвела. Вижу, сидит в уголке нарядный хлопчик и балуется папироской. Сам я, между прочим, за всю жизнь не курящий. Ну, думаю, спрятался маменькин сынок от своих культурных родителей и покуривает тайком. Думаю дальше: штрафану, а потом с папой-мамой объяснюсь. Не пришло мне в голову, что ты в одиночестве путешествуешь. Между прочим, как это понимать? Может, расскажешь?