Алые перья стрел (сборник)
Шрифт:
– Старый патрон. Наверно, поэтому пуля вниз ушла.
Митька закусил губу. Надо было достойно перенести поражение. Он протянул наган Матвею:
– Твоя очередь. Стреляй.
И стал смотреть на банку. Сейчас она вовсе не казалась маленькой. Целая кастрюля. Как он мог промахнуться? С десяти шагов…
Матвей легонько хлопнул его по матросскому воротнику:
– Ладно уж, Митька. Пали еще раз. У меня все равно через неделю стрельбы.
Второй раз Митька попал. Банка подскочила, завертелась волчком. И Митька тоже чуть
В свой двор Митька вернулся только вечером. Потому что сначала они пошли к Матвею домой и чистили револьвер. После этого Митька проводил Матвея на пост – в сад «Спартак». В саду было малолюдно и спокойно. Они долго бродили по аллеям и говорили о важных вещах: об оружии, о боях на Северном фронте в Испании, об учителях, которых знали, о Марке Твене и фильме «Дети капитана Гранта».
А потом пришел Митька опять в овраг. Шипя и охая от крапивных ожогов, он пробрался сквозь заросли на прежнее место. Поднял банку. В ней, с краю, чернела пробоина.
Митька поставил банку среди глиняных комков. Отошел на десять шагов.
Поднял согнутую в локте руку, будто с наганом. Прищурил левый глаз и отчетливо сказал:
– Т-тах!
Он переживал все заново: надежную тяжесть боевого оружия, грохот и толчок выстрела и пронзительную радость меткого попадания.
– Т-тах!.. Т-тах!..
Выбравшись на улицу, Митька зашагал домой, и радость не оставляла его. Он шел вприпрыжку, подбрасывал на ладони две пустые, звонкие, порохом пахнувшие гильзы и думал, как еще от калитки крикнет:
«Ребята! Знаете что?..»
Он и крикнул.
Но веселье Митькино разбилось о хмурые взгляды ребят.
Вся компания сидела на крыльце двухэтажного дома и сердито молчала. Только Вовка Шадрин коротко объяснил:
– Жада сено привез.
И тогда Митька увидел «шатер». Он стоял под наружной чердачной лестницей – большой кособокий ящик из ободранной фанеры. Голый какой-то, маленький и совсем непохожий на штаб грозного стрелкового от ряда. Дверца косо висела на одной петле.
Митька легонько хлопнул по стенке «шатра», и ящик тихо загудел. Словно жаловался.
– Жада выкинул? – спросил Митька.
– Не мы, конечно, – сказал Павлик.
– Хотел сперва к себе утащить, – объяснил Вовка Шадрин. – Чтоб курятник сделать. Мы как вцепились…
– Молчи уж. «Вцепились»! – хмыкнула Валентина. – Хорошо, что Серёгин отец мимо шел. Он Жаде сказал… Тот чуть не упал.
– Мы бы все равно не отдали, – угрюмо сказал Цыпа.
– Ну и зря. Зря, что не отдали, – пожалел Митька.
– Рехнулся? – спросил Сергей.
– Ни капельки. Просто ему еще хуже было бы. Сам бы обратно тащил, на своем горбу. Под конвоем. Потому что я бы милиционера попросил помочь, у меня знакомый есть. Сегодня познакомились на улице. Знаете какой человек! Два раза дал из нагана стрельнуть.
Все молчали, потому что стало неловко: такое вранье даже в детском саду считалось неумелым.
Митька небрежно сказал:
– Не верите? Глядите. Узнаёте?
Он протянул Витальке и Цыпе две гильзы. Виталька и Цыпа одинаково приоткрыли рты. Гильзы были те самые: одна с косой царапиной, другая с круглым зеленым пятнышком. От гильз пахло порохом, а в капсюлях виднелись ямки.
– Чё такое? Чё такое? – забеспокоился Вовка Шадрин и сунул курчавую голову между Виталькой и Цыпой.
Митька усмехнулся, захлопнул ладонь и полез по чердачной лестнице, чтобы устроиться там на высоте, на удобной широкой ступеньке.
Отряд молча двинулся за ним.
– А ну, рассказывай, – велел Виталька.
И Митька стал рассказывать. Про тумбу, про овраг, про выстрелы. Про то, что Матвей обещал зайти в гости, и, может быть, он даже покажет ребятам наган…
Пока он говорил, пришли сумерки. Василиса Тимофеевна, косясь на мальчишек, загнала в сарай кур и драного Петю. Мать крикнула из окна Павлика Шагренева, и он крикнул в ответ:
– Не пойду!
И никто не пошел бы. Им хорошо было вместе. Им просто позарез надо было сейчас быть вместе.
От земли теплыми слоями поднимался нагретый за день воздух. Длинное пунцовое облако, похожее на громадное перо, горело над забором. Вдалеке дробно, как пулеметы, стучали на рельсовых стыках составы.
– Алёха, мой брат двоюродный, сегодня на планере летал, – сказал Серёга. – Вот бы полетать, ага?
Все промолчали, потому что и так было ясно, что «вот бы полетать».
В сарае тихо замычала Жадина корова.
– Мается, бедная, – сказала Валька. – Зарезал Жада ее теленочка.
– Он за деньги хоть кого зарежет, – сказал Вовка и плюнул. – Сквалыга! Даже ящик хотел забрать, не мог удержаться от жадности.
– Откуда такие люди берутся? – удивленно спросил Павлик. – Правда, ребята, даже непонятно.
– Потому что буржуйская натура, – отрезал Цыпа.
И словно в ответ на Жадиной веранде обрадованно взревел патефон:
Я – кукарача!
Я – кукарача!
Вовка обеспокоенно завозился. Он сидел выше всех, а сейчас еще поднялся на ноги. И смотрел через забор во двор Василия Терентьевича.
– Не дали тогда мне расстрелять эту бандуру, – с упреком произнес он.
– Сядь, – велел Митька. – Ты мне ногой по затылку стукнул.
Павлик Шагренев задумчиво сказал:
– Если бы достать такой репродуктор, как на стадионе… Мы бы с папой все остальное сделали, чтобы пластинки играть. Жала завел бы свою «кукарачу», а мы бы свою хорошую песню. Жадин патефон и не услыхал бы никто.