Алые погоны. Книга вторая
Шрифт:
— Цифры знает. Только шесть от девяти никак отличить не может. Сын — Алеша писал, что повесил над ее кроваткой большую шестерку, нарисованную на картоне… Светка долго не могла уснуть, все ворочалась. Потом мать позвала: «Сними, пожалуйста, девять наоборот, она меня мучает…»
Они молча прошли несколько шагов. Сергей Павлович вспомнил почему-то, как его сын недавно называл газированную воду колючей.
Зорин посмотрел на часы.
— Поезд придет через пятьдесят минут; вы, может быть, торопитесь? — опросил он у Боканова.
Сергей Павлович прикинул: Нина сменяется в двенадцать… Как раз он зайдет за
— Нет, у меня часок свободен, — ответил он.
— Тогда давайте посидим немного, — предложил полковник, — вечер-то какой чудесный.
Они сели на высокую скамейку под старым каштаном.
— Я, товарищ полковник, часто вспоминаю один наш разговор… Мы в лагерях как-то вечером засиделись — вы, Алексей Николаевич, я…
— После спектакля, что ребята ставили? — вспомнил и полковник.
— Верно, — удивляясь его памяти, подтвердил Боканов. — Тогда вами была высказана такая мысль: чем полнее овладеем мы законами педагогики, открытыми и теми, что следует открыть, тем быстрее и без грубых ошибок будем выращивать у детей необходимые нам качества характера. Иначе говоря, садовод обязан безупречно знать условия роста саженцев и то, как ухаживать за ними. Но главное, что запало мне в память, — вы сказали: «Воспитатели должны быть рационализаторами, изобретателями»…
— Больше того, Сергей Павлович, — подхватил Зорин, — я убежден — не за горами то время, когда звания лауреатов и Героев Социалистического Труда будут присуждать творческим работникам педагогики, новаторам, ломающим старые представления. Ибо то, что нас удовлетворяло в прошлом году, в этом — уже недостаточно. Рабочие, колхозники, люди науки ищут, совершенствуют свой труд, открывают новые методы и приемы. И наш коллектив должен стать педагогической лабораторией, а каждый воспитатель — творческим исследователем… Ведь вот, Сергей Павлович, мастер на производстве передает свои «секреты» молодым рабочим. А вправе ли мы бездумно распылять свой опыт, приобретенный подчас мучительно? В нашем ли характере искать покой тихой гавани, довольствоваться достигнутым?
Боканов, слушая Зорина, вспомнил свое письмо из Москвы к Беседе, подумал: «Да, нам уже есть чем поделиться», а вслух сказал:
— Сейчас многие офицеры ведут дневники… записывают наблюдения, обобщают… ищут законы и правила… Это облегчит, конечно, труд воспитателей, которые придут нам на смену, придаст их работе точность…
— И вы ведете такие записи? — пытливо посмотрел Зорин.
— Да, — признался Боканов, — это стало потребностью: как бы ни устал, как бы поздно ни возвратился домой…
— Если это не секрет… какую, например, запись вы сделали вчера? — заинтересованно спросил Зорин.
Мимо них торопливо прошел к станции железнодорожный рабочий с фонарем; осторожно пронесла на руках спящего ребенка женщина; из ближайшего дома донеслись приглушенные звуки пианино. «Вторая прелюдия Скрябина», — вскользь отметил Боканов, но мысль возвратилась к разговору. «Что записывал вчера? А-а, — вспомнил он, — о чувстве грани и терпеливости»…
— Не знаю, может ли это быть вам интересно, — с сомнением в голосе произнес он, — я записал, что ощущение расстояния, промежутка, но не пропасти, должно сохраняться между детьми и воспитателями. Это — необходимое условие почтительности и уважения. Собственно, эта мысль не нова, — ее высказал Антон Семенович Макаренко.
Чрезвычайно важно и офицеру и воспитаннику научиться чувствовать, где кончается служба с ее официальностью, строгостью и начинаются душевные отношения. Дело в том, что служба и быт настолько слиты у нас в училище, что, порой, сам не замечая того, офицер на внеслужебные отношения переносит тон и действия, диктуемые уставом. А кое-кто из питомцев, не будучи достаточно воспитан, получив во внеслужебное время право более близкого общения с воспитателем, вырвавшись на час-два… как бы это сказать точнее… из строгих рамок воинских порядков, не ощущает грани, где начинается недозволенное, нетактичное, допускает вольности, претящие всякому взрослому человеку. Это отпугивает некоторых офицеров.
Боканов сделал небольшую паузу…
— Не желая подвергать неприятным испытаниям свое самолюбие, иной из нас предпочитает сохранять постоянно между питомцем и собой расстояние, — пожалуй, большее, чем следовало бы. Так спокойнее и легче. Гораздо сложнее научить детей понимать грань возраста и отношений, чтобы не забывали о ней… как в хорошей семье не забывает сын, даже в минуты самой сердечной близости, о том, что перед ним отец.
— Это верно сказано! — обрадованно воскликнул полковник. — Но… простите, мне кажется, как-то неполно… тут еще что-то должно быть о педагогической терпеливости…
Боканов удивился совпадению мыслей:
— Представьте себе, товарищ полковник, именно об этом я очень много думал и пришел к выводу: только тот из нас достигнет в воспитании значительных успехов, кто, веря в оправдывающуюся терпеливость, последователен и настойчив. Легко наказывать, расточать громы и молнии, много труднее кропотливо, изо дня в день выпрямлять натуры. Наша партия дает великие образцы терпеливого перевоспитания крестьян в коллективистов, любовного выращивания дружбы между народами советской страны. И каждый раз, когда мне, нам хочется отмахнуться от «чернового труда», мы должны вспоминать эти образцы и… вооружиться терпением. Да, прекрасная должность — быть на земле человеком, но вдвойне прекрасна должность воспитателя советского человека.
Сергей Павлович неловко умолк, с досадой подумав: «Выспрение получилось… в мыслях все проще». Зорин с большим удовлетворением слушал Боканова: «Действительно, они очень выросли, — подумал он об офицерах, — и руководить ими так, как мы это делали два-три года тому назад, уже нельзя. Вмешательство, советы — должны быть тоньше и глубже… Нам самим надо многому учиться, иначе отстанем, а жизнь не терпит этого».
Стрелка светящихся часов на перекрестке улиц приближалась к двенадцати.
Офицеры поднялись со скамейки; крепко пожав руки и попрощавшись, расстались.
ГЛАВА XX
ВСХОДЫ
Авилкин и Самсонов катаются на «гигантских шагах». Они берут разбег и, взлетая на веревке в воздух, по кругу догоняют друг друга.
Проносясь над землей, успевают обменяться только что услышанными новостями.
— Коваль говорит: Семена Герасимовича чествовать сегодня будут, — сообщает Самсонов и стремительно летит вниз.
Быстро перебирая ногами, отталкивается от земли и снова взлетает вдогонку Павлику.
— За что чествовать? — чуть не сталкиваясь с другом, успевает опросить Авилкин.