Алые погоны
Шрифт:
— Я больше всего боялся, — признался Боканов, — увидеть здесь казармы и оловянных солдатиков, лишенных детства.
— Детства хватает, — пробурчал майор. Он, уже мысленно ругал себя за то, что проявил слабость и показал «зверинец» новому человеку; чего доброго, тот подумает, что в пятой роте, вместо воинского воспитания, птичек разводят.
— Да, да, детство — это понятно… Но строгость особенно нужна! — внушительно посмотрел он на Сергея Павловича, как бы предостерегая от чего-то и предлагая союз. Только значительно позже Боканову стало многое понятно и в этом разговоре, и в этом взгляде.
Заиграла труба. Тутукин и Боканов вышли в коридор.
— Сча-стливого пути, товарищ преподаватель! — громко раздалось из-за дверей ближайшего класса.
— Сча-стливото пути… — чуть глуше долетели из-за следующей двери детские голоса.
— Сча-стливого пути, — донеслось еще приглушенней. Как уходящая вдаль волна, пробежал по коридору шум прощанья.
— Пройдемте на плац, — предложил майор. — Сейчас они выбегут поиграть перед обедом…
Территория училища, с многочисленными пристройками, служебными помещениями, представляла собой маленький городок. Главный корпус имел форму буквы П, с длинной перекладиной.
За год с небольшим, что существовало училище, городок оброс пристройками: почти скрылся за молодым парком дом санитарной части, с верандой под навесом; правее широкого плаца выросло общежитие музыкального взвода, откуда сейчас приглушенно доносились звуки труб — музыканты разучивали новый марш. Позади густой аллеи тополей скрывались конюшни и гаражи. А еще дальше — квартиры офицеров, прачечный комбинат, склады и мастерские.
Едва майор и Боканов успели выйти из вестибюля во двор, как на заснеженном плацу стали появляться роты. Строем дойдя до середины, они рассыпались, и начиналась обычная мальчишеская возня: скользили с горки, перебрасывались снежками, прыгали через спины, играя в чехарду, кувыркались и бегали с пронзительными криками.
Выкрики, смех сливались в сплошной гул, из которого иногда вырывалась отчетливо слышная фраза:
— Давайте — в штурм Берлина!
— Партизаны, ко мне! Кто пойдет в разведку?
— Кантемировцы, вперед на Карпаты!
В конце плаца стоял на вышке круглолицый офицер.
— Воспитатель моей роты капитан Беседа, — кивнул в его сторону Тутукин. Офицер на вышке внимательно всматривался в сугробы внизу. Заметив ползущую фигуру, крикнул:
— Гурыба — убит!..
Сделал полуоборот и опять вгляделся:
— Самсонов — убит!..
В это время по лестнице вскарабкался какой-то малыш и, торжествуя, воскликнул:
— Вы сами убиты!
Старшие суворовцы — доотказа затянутые ремнями, с безукоризненной складкой брюк — по два, по три прогуливались в дальней аллее. То встречаясь, то расходясь, они перебрасывались негромкими фразами, шутливо толкали друг друга в сугроб и не давали падать.
— Какие из них мои? — подумал Боканов.
Он и майор остановились у старой липы и, скрытые ею, могли наблюдать за происходящим вокруг. Почти рядом прошли двое, лет по одиннадцати.
— Мои, «мелкокалиберные», — прошептал Тутукин, — Дадико Мамуашвили, а тот, рыженький, Павлик Авилкин.
Мальчик с восточными огромными глазами говорил товарищу, обняв его:
— Я читал вчера стихотворение «Перчатка», там придворная дама есть — кокетка. Это кто? Я слово не пойму…
— Наверно, ведьма какая-нибудь, — не задумываясь, бросил Павлик, и они свернули в парк.
— Савва! — закричал от двери училища юноша с нежным лицом другому, пересекающему стадион, — тебе тоже клинья выпарывать?
— Тоже! — недовольно, ответил Савва, ускоряя шаг. — Пошли в мастерскую…
— Что за клинья? — недоуменно спросил у майора Боканов.
— В брюках, — улыбнулся Тутукин. — Любители матросского клёша делают сбоку в брюках вставки. А командир первой роты подполковник Русанов, как только заметит это нарушение формы, приказывает франтам отправляться в портняжную и выпарывать клинья.
По двору проходил бородатый мужчина в пенснэ и каракулевой шапке горбом. В левой руке он держал разбухший портфель, а правую то и дело прикладывал неумело к голове ладонью вперед, отвечая на приветствия воспитанников.
— Это кто? — с любопытством посмотрел Боканов.
….. — Наш преподаватель математики — Семен Герасимович Гаршев, великий знаток своего дела…
— Так в училище и штатские есть? — удивился Сергей Павлович.
— Есть… Гаршев — лучший математик в городе. Мы его, так сказать, отвоевали для себя.
— Воспитанник Самсонов! — вдруг зычно окликнул малыша майор.
Самсонов проворно подбежал и приложил руку в синей варежке к шапке:
— Воспитанник Самсонов! — вздернул он нос с черной точкой на самом кончике и благодушно растянул рот.
— Опустите руку и перестаньте улыбаться! Почему у вас такой неопрятный вид? Шинель в мелу… — майор приблизил свое лицо к воспитаннику. — Батю-юшки, шея грязная! — в чернилах!
Самсонов виновато помаргивал белесыми ресницами, переступая с ноги на ногу. Ему, кажется, хотелось что-то сказать в оправдание, но он не решался.
— Запомните, Самсонов, — медленно, выделяя каждое слово, сказал майор, — если вы когда-нибудь увидите меня неряшливо одетым, с оторванной или непочищенной пуговицей, можете быть таким неряшливым всегда? А сейчас даю вам десять минут — приведите себя в порядок. Ступайте!
— Слушаюсь, привести себя в порядок! — И Самсонов побежал, смешно перебирая ногами в длинных брюках.
— Одну минуту, — возвратил его Тутукин. — Вы знаете воспитанника Ковалева Владимира из первой роты?
— Так точно, знаю… Он мне рогатку сде… и поперхнулся, спохватившись, что сказал лишнее.
— Пришлите его ко мне, — приказал майор, — на выполнение этого приказания добавляю еще пять минут.
— Слушаюсь, прислать Волод… воспитанника Ковалева.
… Высокий худощавый Ковалев — юноша лет шестнадцати — подошел быстро, но не бегом, с достоинством придерживая клинок на бедре.