Алые всадники
Шрифт:
Он вышел.
Тут выскочили из часов куклята, музыка заиграла. Принялись куклята кланяться, приседать. Разинув рот, глядел Робинзон на это диво, думал: а ничего, хорошо живут чекисты, только хлеба маловато, у дедка в баульчике и то больше…
Какой-то военный приоткрыл дверь, поглядел на Тёрку, усмехнулся: виноват! Тёрка сказал важно: ничего. Налил третий стакан. Сахар, хлеб кончились. Он выдул так – пустой. Запотел. По черным щекам, по лбу потекли струйки пота, оставляя за собой серые следы. Было хорошо.
К
Алякринский вернулся с важным румяным седоусым мужиком в чистой гимнастерке (алые петлицы – поперек груди). «Похоже, главный у них», – смекнул Тёрка.
– Этот? – спросил усач.
Обошел вокруг Робинзона, осмотрел.
– Петь можешь?
– Дерьма-то! – презрительно отозвался Робинзон.
– Ну-ка, давай, что знаешь.
Тёрка заголосил так, что жилы вздулись на шее.
Вот вспыхнуло утро, туманятся воды,
Над озером быстрая чайка летит…
В ней тока стремленя, в ней тока свободы,
Луч солнца у чайки крыло золотит…
– Слухмён! – сказал усатый. – Ничего, годится. Пойдем, товарищ Зыбкий.
– Это куда же? – спросил Робинзон с опаской.
– В баню сперва, потом обмундирование получать – гимнастерку, брюки, сапоги… Музыкантом будешь.
Так сделался Терентий Зыбкий, он же Робинзон, он же Пушкин, бойцом музыкантского взвода специальных войск губчека.
– К тихой пристани причалила твоя ладья, – провожая его, сказал Алякринский.
Свиток зимнего дня
Затем день засвистел, как ветер.
Бешеным табуном в горящей степи неслись пылающие клочья времени.
И вдруг – вечер, синие стекла, тишина.
Устало вытянув под столом ноги, сидел, с удовольствием слушал тишину, вспоминал события промелькнувшего дня.
Допросы «комитетчиков», задержанных в подвале.
Рапорты. Донесения. Телеграммы.
Двухчасовой разговор с предгубкомпарта.
С военкомом и командиром кавполка, размещенного в Крутогорске.
Заседание «тройки» по делам бывшего присяжного поверенного Фабиева (склад оружия на квартире) и начальника станции, дээс Куницына (систематическое расхищение соли и других продовольственных грузов).
Отец Льва Розенкрейца приходил, плакал.
Проверка личных дел сотрудников губпродкома.
Ликвидация воровской «хазы» в слободке.
Сидел. Вспоминал. Мысленно проверял, так ли, хорошо ли всё выполнено.
«Комитетчики» потели, хныкали, божились, что «черт попутал», что они «всей душой за Советскую власть, да вот этот прощелыга Крицкий… Он, он смущал…»
А тот сперва был дерзок, высокомерен, говорил, что в подвале оказался случайно, по распоряжению преда проверял состояние котельной. Показанное «комитетчиками» отрицал, объяснял наговорами на него, личными счетами. Однако, когда увидел собственное свое к Анатолию Федорычу письмецо, сбавил форсу, пустил слезу и в конце концов назвал главу комитета содействия повстанческим войскам.
Далее пришла телеграмма, в которой говорилось о появлении в соседнем с Зареченским – Волоховском – уезде какого-то батьки Шалюты: конная шайка человек полтораста, вооружена чем попало – обрезы, шашки, гранаты. Ограбление совхоза. Налет на отделение банка. Убиты двое совхозных служащих, милиционер.
Замятину доложил о Погостине, о плане разгрома распоповцев. Предгубкома похрипел в трубку.
– Это, конечно, верная мысль – насчет отсечения бандитской головки… и, вероятно, всё у тебя увенчается успехом, но… – многозначительно помедлил, покашлял, – но тщательней подготовься, Алякринский. Извини, брат, но чтоб не получилось, как в прошлый раз…
Таким образом – разговор с вызванными в губком командиром кавалерийского полка и губвоенкомом. На операцию помимо войск Чека решено бросить эскадрон конников и две роты пехотных курсантов. Операцию провести в кратчайший срок, элемент неожиданности должен решить дело.
Проверка личных дел губпродкомовцев показала, что учреждение чуть ли не наполовину укомплектовано «бывшими». Среди начальников продотрядов, действующих в деревне, – того хуже. Один – кулацкий сынок, недоросль из гимназистов, другой – темный делец, авантюрист, не раз судимый в прошлом за мошенничество. Наконец, Попешко, уроженец соседней губернии, оказался бывшим становым приставом… И так далее – вплоть до истопника Расторгуева и делопроизводителя Крицкого.
При ликвидации «хазы» тяжело ранен один из оперативников. Но воровская шайка перестала существовать.
Около шести зазвонил телефон. Это был Илья.
– Слушай! – орал, дул в трубку: фу! фу! – Сказать новость? Фу! Фу! Илюшку Рябова знавал? Что? Ну да, Рябова… фу! фу! Так вот новость: женится! Ей-бог!.. Фу! Не понял? Фу! Фу! Же-нит-ся! На ком? На Софье Ильиничне!.. А, ч-черт! Какой Ильиничне? Ну, на Соньке же! Фу! Фу! Ей-бог… Потеха! Ну, бывай…
Где-то за тридевять земель грохнула телефонная трубка.
Часть шестая
Сон
Приснился атаману нехороший, зловещий сон.
Будто бы не убил он братана Тимоху, а ранил лишь. И лежит Тимоха в Малиевской больнице, а лечит его тамошний лекарь по фамилии Ягуда.
И одно уж это страшно, чудно показалось, что он их обоих, было дело, саморучно прикончил, а они, оказывается, живы.
Но это что!
Шлет будто Ягуда атаману бумагу с печатью, велит прибыть с получением сего.