Алые всадники

Кораблинов Владимир Александрович

Улыбаясь светло, не чувствуя холода, в каком-то детски-восторженном порыве ступил Анатолий Федорыч на чистую снежную целину, на крепкий наст и медленно, кое-где проваливаясь, побрел в глубину молчащего леса.

Но он и сотни шагов не сделал, как, вздрогнув, остановился. Далеко, в комарихинской стороне, стучали, злобно переговаривались ружейные и пулеметные выстрелы.

Сперва он подумал, что это опять, как намедни, конники Шалюты бузу затеяли, подрались с распоповцами. Но бой шел упорно, сосредоточенно, длинными очередями сыпал пулемет, бухали гранатные разрывы. «Что же делать?» – какое-то время соображал. Наконец решил: уходить,

уходить отсюда дальше, в лес, потому что, конечно, и на кордон нагрянут. Обязательно. Он понял, что происходит в Комарихе. И что вот-вот произойдет на кордоне.

И вдруг между пестрыми стволами осин, берез, дубов мелькнуло что-то… еще… еще… Конское ржанье послышалось, металлический звяк стремени… Всадники! Сколько их? Десять? Двадцать? Сотня? Молча, соблюдая предосторожность, подкрадываются к кордону. А там…

Застонав (жалобно как-то, по-мышиному пискнув), кинулся в чащу, еще хорошенько не представляя себе куда, зачем. И таки порядочно проковылял в сугробах (они становились все глубже и глубже, а кора наста все слабее), пока снова не остановился, задохнувшись, припав к зеленоватому мшистому стволу, распластавшись у его подножия.

Стрельба была уже на кордоне. Крики, брань, вопль женщин, грохот взрыва… Вон в кустах орешника заметались убегающие мужики. Вон Валентин, кажется…. конечно, он! И кто-то в буденовке настигает его, валит в снег… Впрочем, нет, это не Валентин… Э, да не все ли равно – кто! Важно одно – самому остаться незамеченным. Надо прижукнуть, зарыться в снег, притвориться мертвым…

Крики с кордона явственно доносились.

– А-а… гадюка!

– Стой! Стой… твою мать!

– То-ва-ри-щи!

– Бе-е-ей!

Как заяц, уходил Соколов в снег, зарывался, закапывался под корнями старой осины, ни на мгновенье не переставая думать, что-то соображать. Чертовым колесом, ужасной каруселью проносились мысли, в которых чуть ли не вся жизнь мелькала обрывками воспоминаний, образов, мгновенных видений, вся, до пустяков, до смешной мелочишки вроде шкатулочки музыкальной и заветной тетради…

Наконец, когда совсем с головой зарылся и вокруг воцарился полумрак и словно бы приглохли, отдалились выстрелы и крики, – сделалось так хорошо, так спокойно, что даже в сон потянуло.

И он заснул.

Последнее, о чем более или менее связно подумал, было: как хорошо, счастливо, что во время ушел с кордона и вот – спрятался… зарылся в снег… притворился мертвым…

На кордоне

Кликушествовал граммофон, гости горланили песни, начиная и не кончая, перескакивая на другие. Кто-то лез в драку, кого-то рвало, кому-то вдруг ударило в голову похвастать меткостью в стрельбе из пистолета. В тесной горнице выстрел прогремел оглушительно. Посыпались осколки фарфоровой пасхальной писанки, висевшей под иконами. Ксана взвизгнула, злобно вцепилась в стрелявшего (им оказался Попешко), тот оттолкнул ее со смехом, но так неловко, что она упала, ударилась головой об острый угол граммофонного ящика, в кровь разбила висок. «А, гнида! – вскочил Распопов. – Ты вон как!» Наотмашь засветил Попешке в чубчик. Озверев, тот кинулся на атамана, пошла свалка. Валентин, потешаясь, гогоча, выстрелил в потолок. С пьяных глаз вообразив, что стреляли в него, Шалюта-Попешко принялся палить куда попало. И другие схватились за оружие, и такая сделалась кутерьма, что когда отряд Алякринского окружил кордон, никто из дерущихся в свалке гостей так и не понял – что

же такое случилось? Лишь двое – Распопов и Валентин – сообразили. Иван, выскочив на крыльцо, в упор расстрелял четверых, прыгнул на чью-то заседланную лошадь и махнул по малиевской дороге – в лес. И Валентин уже заносил ногу в стремя, когда цепкие, сильные руки обхватили его, повалили в снег, под копыта сгрудившихся лошадей. Он был крепок, сопротивлялся отчаянно, но метнувшаяся в испуге лошадь наступила ему на плечо, боль ножом резанула, он закричал, и вот тут-то его противник одолел, вывернул, закрутил за спину руки и, толкая в спину дулом винтовки, повел в избу.

Там всё уже было кончено. С десяток мужиков, обезоруженные, сидели в красном углу под иконами, их охраняли красноармейцы. Трое убитых валялись на полу. Среди них были поп Христофор и Ксана. Как угодила она под пулю – бог весть.

Алякринский и Кобяков стояли, нагнувшись над лавкой, на которой, мучнисто-белый, недвижимый, с глубоко запавшими ямками глаз, лежал Богораз.

– Вот, – сказал Погостин, вводя Валентина, – самый он и есть Валентин…. Принимай, товарищ Алякринский, говори, что с ним, сукой, исделать.

Мельком взглянул Алякринский на поповича и велел: вместе с другими арестованными отправить в город.

– Послушайте, начальник, – сказал Валентин. – А может быть, договоримся? Как интеллигент с интеллигентом, а?

Шагнул к Алякринскому, едва не наступив на труп отца.

– Имейте в виду, – продолжал, – еще очень и очень могут пригодиться вам услуги Валентина Кесаревского…

– Иди-иди, – подтолкнул его Погостин, – нечего байки-то заводить… Тоже, помощник нашелся!

Телеграмма

Вошел комэск, спросил Алякринского, какие будут приказания.

– Оставьте шестерых бойцов, – сказал Алякринский. – Пойдут сопровождать арестованных. И вот Богораза надо отправить в город. А эскадрон поведем на Комариху. Вы, между прочим, знаете, что упустили Распопова?

Комэск пожал плечами.

– Поди разберись тут, кто у них Распопов, кто не Распопов. На лбу не написано.

Пожилой, усатый, из царских офицеров, комэск ушел, ворча под нос что-то вроде того, что «вот, извольте, дожил: за каким-то Ванькой Распоповым приходится гоняться, черт его задери…»

– Так вот… – Алякринский помедлил, соображая. – Слушай, товарищ Погостин, я, кажется, сани видел во дворе, под сараем – верно?

– А как же, атамановы, разъездные…

– Давай, брат, запрягай. Раненого повезем.

– Ну-к что ж, – согласился Погостин. – Это можно…

Рывком распахнув дверь, вбежал красноармеец – весь в снегу, раскрасневшийся, разгоряченный.

– Товарищ предгубчека, телеграмма…

Вынул из-за обшлага, подал, пристукнул каблуками.

– Вот… Только что принята в Комарихе… Военком велел срочно – вам…

«Предгубчека Алякринскому, – прочел Николай. – Немедленно выехать город зпт обязательно присутствие пленуме губисполкома тчк предгубисполкома Савельев».

– Поедешь? – спросил Кобяков.

– Придется, – вздохнул Алякринский. – Партдисциплина, ничего не поделаешь…

Комэск привел конвой.

– Эти? – спросил старшой. – Айда, разбойнички…

– Минутку, – сказал Валентин. – Вы, начальник, по всей вероятности, не придали значения моим словам. А я, если угодно, могу указать вам, где в настоящее время находится Распопов. Дайте мне десяток молодцов – и через пару часов вы убедитесь…