Алый флаг Аквилонии Спасите наши души
Шрифт:
Возвращение наше из похода было триумфальным, и, если по торжественности чем-то и уступало прилету «Антея», то ненамного. Два легких трехосных тягача (спасибо Роланду, просветил) и тягач-полугусеничник должны были стать внушительным пополнением нашего автопарка. Двухосные грузовички, на каждой складке местности нуждающиеся в буксировке тягачом, оказались гораздо менее полезным приобретением. Кстати, в кузове грузовичка, в котором милисы перевозили арестованных, обнаружилось продолжение банкета - то есть дети в возрасте от пяти до десяти лет. Кроме всего прочего, кузов полугусеничника оказался набит всяким барахлом. Помимо увязанного в тюки домашнего скарба, там находились две жалобно блеющие овцы и баран со связанными ногами, а также клетки
Я и объяснил своим лейтенантам и сержантам как все это выглядит с моей точки зрения:
– Вот эти, - кивок в сторону безголовых раздетых до исподнего трупов, которые наши девки таскали в лес, -получили от своего информатора сигнал, что кто-то из крестьян прячет на своем хуторе оружие, сброшенное на парашютах местным французским маки добрыми британскими дядюшками для дальнейшей переправки вглубь французской территории. Приехав вот к тому уважаемому месье, - на этот раз кивок в сторону коренастого седоусого мужика лет пятидесяти, самого старшего в компании бывших арестантов, - они произвели обыск, и нашли весь этот арсенал. После этого будущие покойники арестовали все семейство, включая малых детей, чтобы в Бордо сдать их в гестапо, а заодно прибарахлились тем, что влезло в кузов тягача. При этом они наверняка позже намеревались вернуться за оставшимся барахлом, чтобы вывезти все ценное для продажи на черном рынке. Но сделать это им не суждено, потому что Посредник уже решил их судьбу окончательно и бесповоротно.
– Месье Андре, я все понял, но скажите, что такое хутор?
– спросил меня Матье Лафар.
– Это такое отдельно стоящее маленькое сельское поселение на одну или две-три семьи, являющиеся близкими родственниками, пояснил я.
– Например, дом семьи старшего поколения, и тут же - дома семей женатого сына и зятя с замужней дочерью.
– О да, - сказал Оливье Жонсьер, - у нас во Франции такое часто, потому что мы, как это будет правильно, большие индивидуалисты.
Потом Роланд пошел и еще раз переговорил с тем самым коренастым седоусым мужиком, и тот под давлением неопровержимых улик раскололся до пупа. А может, на него подействовало зрелище отрезанных голов ми-лисов, которые девки Виктора де Леграна грузили в кузов одного из двух легких тягачей, будто капусту на колхозном поле. Оказалось, я угадал с точностью до десятого знака после запятой. Седоусого мужика звали Гюстав Одэ, (папаша Одэ). Его жена, полноватая женщина с проседью в черных волосах, отзывалась на имя мамаша Жаннин. Остальные были их четырьмя сыновьями (трое из них неженаты), двумя дочерями (младшая не замужем), зятем, невесткой, и восемью внуками мал мала меньше. Этакий семейный партизанский подряд по-французски.
Первым делом папаша Одэ попросил нас отпустить его домой - мол, хозяйство ждет, корова не доена, собака не кормлена, и все такое.
– Некуда мне вас отпускать, - перевел Роланд мой ответ, - билет тут, как на тот свет, выписывается только в один конец. Теперь вы можете выбирать, жить с нами по нашим законам или сразу идти на все четыре стороны, чтобы умереть в зубах у диких зверей. Нет тут больше никаких цивилизованных поселений, кроме нашего, а все прочие люди ходят одетыми в шкуры и дерутся камнями. Только если вы не захотите жить вместе с нами, то каждый взрослый должен решать этот вопрос сам за себя, а несовершеннолетних я с вами и подавно никуда не отпущу. Не провинились они ничем, чтобы умирать из-за глупого упрямства старших. Нет уж, если понадобится, мы возьмем их к себе и воспитаем из них настоящих людей.
Нельзя сказать, что папаша Одэ обрадовался такому известию, но после длительных и мучительных он размышлений согласился идти в наше поселение и жить по нашим законам. Впрочем, содеянное нами с петеновски-ми милисами он вполне одобрил.
– Я и сам провел четыре года в окопах Великой войны, - приосанившись, сказал он, - воевал штурмовиках, убивал бошей, глядя им в глаза, и был два раза ранен. Только я не понимаю, зачем вы отрезали убитым головы - неужели затем, чтобы их потом никто не смог опознать?
На это вопрос я ответил, а Роланд перевел, что дикие звери опознаванием при пожирании дармового мяса не занимаются, просто есть у нас такой обычай, чтобы головы настоящих врагов торчали на колу перед поселением, показывая соседям, что тут живут серьезные люди, с которыми лучше жить в мире.
– А что, - спросил тогда озадаченный папаша Одэ, - неужели бывают ненастоящие враги?
– Да, бывают, - перевел Роланд мой ответ, - когда к нам приходит воинское подразделение, повинующееся своим командирам, то с ним мы воюем не на полное уничтожение, а до капитуляции. Выжившие тогда подлежат перевоспитанию в наших сограждан, а погибших мы хороним как людей, потому что сожалеем об их смерти. Но милисы - это совсем не тот случай, такую погань перевоспитывать бесполезно, можно только уничтожить.
Еще немного подумав, папаша Одэ вдруг спросил:
– Месье, вы русский? Однажды моими товарищами на Великой войне были русские солдаты из особого корпуса, и я тогда я на всю жизнь запомнил, как звучит их речь.
– Да, - ответил я, - мы русские. Но среди нас есть и французы, и представители других национальностей, и вы можете быть уверены, что относиться к вам и вашим домашним будут без всякого предубеждения, только исходя из ваших личных достоинств и недостатков. Нет для нас ни эллина, ни иудея, а только хорошие или плохие люди.
Тогда папаша сказал, что русским он верит, потому что они - не эти ужасные боши, и не лаймиз, которые врут как дышат, на чем вопрос был исчерпан.
В кабины тягачей я усадил Оливье Жонсьера, Матье Лафара и Максимиллиана Кюри, за руль грузовиков сели сыновья папаши Эрве и Франк, мамашу Жаннин с малолетками мы загрузили в головной легковой тягач, при этом всем остальным следовало идти пешком. Так, неспешным шагом, мы и двинулись в обратный путь. Семейства папаши Одэ и его зятя Жана-Пьера Пише шли с угрюмым молчанием, и только дети по пути крутили головами, как туристы на экскурсии. Возле самолета, увидев который, семейство Одэ-Пише от удивления разинуло рты, нас встретил римский караул, выставленный милейшим Гаем Юнием, десяток легионеров при полном вооружении, без щитов, но с американскими винтовками через плечо - сочетание, надо сказать, для нас уже привычное, но для посторонних людей просто дичайшее.
Командовавший нарядом декан неумело козырнул нашей процессии, после чего мы проследовали дальше.
Увидев наш поселок, церковь отца Бонифация и все прочее, глава семьи Одэ немного повеселел и что-то спросил у Роланда, на что тот, не переводя вопроса мне, ответил коротким утвердительным кивком.
И вот, когда солнце стояло еще высоко, мы прибыли к Большому Дому, и из него на шум моторов выбежали все его обитатели, начиная от нашего великого шамана, леди Сагари и отца Бонифация и заканчивая проходящими обучение бывшими школьниками.
– Вот, - сказал я Петровичу, - принимайте нежданное пополнение. Восемнадцать душ от малого до старого. Махнул не глядя.
– А где враги?
– только и смог спросить Петрович, глядя наш бродячий цыганский табор.
– Головы тут, - ответил я, мотнув головой в сторону второго легкого тягача, - а все остальное уже, наверное, едят волки. Милисы это оказались, Петрович - твари не лучше наших полицаев, а потому брать в плен я их не стал. Когда мы тут закончим, Виктор проследит, чтобы пополнение коллекции голов было произведено как положено.