Алый шар луны
Шрифт:
– Скажите, Вера Петровна, – решилась я спросить ее напоследок, – как зовут вашу сестру, которая живет во Владимире?
– Тамара. Тамара Петровна Перова. Зачем вам это? Я же звонила ей много раз после того, как Наденька исчезла. Думаете, сестра могла мне солгать?!
– Она могла это сделать в целях безопасности племянницы, понимаете? Пожалуй, я заеду во Владимир и постараюсь сама поговорить с ней.
– Конечно, поступайте, как считаете нужным, но я сама собираюсь к ней поехать! Если помните, я говорила вам, что она зовет меня в гости, обещает выслать мне денег на дорогу. Я ответила ей, что мне надо подумать, но, в принципе, я уже все решила. Конечно, я поеду! И кто знает, может, и останусь у нее. Поживу там некоторое время.
Мне показалось, что она разговаривает уже сама с собой.
– Хотя, может, мне надо сразу у нее спросить – что она думает по этому поводу? Она, вообще-то, всю жизнь зовет меня к себе. Она – одинокая женщина, и ей всегда хотелось, чтобы мы жили вместе. Так вот, если мы с ней обо всем договоримся, я соберу багаж, возьму швейную машинку и все необходимое для работы. А то, может, и вовсе отправлю контейнер… Да, возможно, это выход… Чтобы я здесь от тоски не тронулась рассудком. Я устала, понимаете, устала…
Мне было жаль ее. Буквально за несколько минут она сначала воспряла духом, решив, что ее дочь жива, поскольку только она могла отправить деньги Смышленову два с половиной года тому назад. А потом тотчас и похоронила – уже вторично! – свое единственное чадо. Она была взволнована и сильно угнетена последними своими выводами.
– Конечно, с сестрой вам будет не так тяжело, как сейчас, когда вы совсем одна, да еще в квартире, где вам все напоминает о Наде, – согласилась я с ее планами.
После разговора с ней мне самой стало почему-то невероятно тоскливо. И снова на меня навалились сомнения в правильности моих поступков и, главное, принципов. Я вдруг почувствовала, что с какого-то момента, когда я взялась за написание романов, я перестала жить. Что я по уши провалилась в чужие, пусть и выдуманные мною истории и прошляпила собственное счастье. Придумала себе бог знает что, какую-то «свободу», хотя свободной-то нужно быть прежде всего внутренне! Вспомнился мне и последний мой разговор с Милой. «А ты как? Не пожалела, что разошлась с Володей?» И я словно услышала сказанное мною, с вызовом, как заготовку, как простоватенькое и пошловатенькое клише: «Нет, не жалею! Тем более что я вижу его очень часто…» – «Почему ты развелась с ним? Что для тебя твоя свобода? Зачем она? Кому ты теперь нужна? Или, быть может, у тебя появился другой мужчина?» – «Никто у меня не появился. А свобода мне нужна для того, чтобы быть свободной…» Это ли не бред?! И не золотые ли слова произнесла моя молоденькая сестра, резанувшие меня по самому сердцу: кому я теперь нужна?!
А дальше пошел еще больший бред… «Понимаешь, жизнь так интересна, и я не хотела ограничивать свою свободу какими-либо обязательствами перед другим человеком».
Разве это не высший пилотаж эгоизма?! Получается, что моя сестра, которую я всегда считала эгоисткой и человеком, совершенно не разбирающимся в людях, понимает эту самую жизнь гораздо лучше меня! И что это она, а не я, знает, что такое хорошо, а что такое – плохо. И Володю она видит какими-то другими глазами. Она воспринимает его не как человека, который замахнулся на свободу другой, пусть и близкой ему, личности, а чуть ли не как героя, которого предали и бросили… «У нее был прекрасный муж, он ее просто обожал… А ей, видите ли, понадобилась свобода! Захочу – пойду налево, захочу – направо…» «Порядочнее человека я еще не встречала…» Это ее слова!
Больше того, сестра в душе насмехается над моим занятием, над моим писательством и, вероятно, считает, что я решила – я, мол, имею право подниматься над остальными людьми, и мне нужна какая-то особенная свобода… Неужели я в ее глазах смотрюсь так смешно и нелепо? Особенно с этой поездкой? «Она рассказала мне довольно интересную историю, но все равно, Сережа, как-то все это несерьезно… Тащиться за столько верст, чтобы покопаться в старом деле…» Но
Я стояла, обдуваемая ледяным пронизывающим ветром, в чужом городе, как на чужой планете, и мне захотелось домой, поскорее… к Володе. Минуя Сургут… Тем более что мне там никто не обрадовался бы.
16
– Я сказала глупость, глупость, глупость!!! – Стелла зажмурила глаза и замотала головой. – Я выглядела перед ней, как самая настоящая дура и эгоистка! Егор, я даже предположила, что она была каким-то невероятным образом связана с бандитами, сбежавшими из колонии. Я не знаю, что на меня нашло, но я говорила о ней какие-то ужасные вещи, я словно оправдывала себя, вот, мол, какая я хорошая, а она – дрянь. Понимаешь, я испугалась! Я чувствовала себя настоящей убийцей. Ты же знаешь, мне снились сны, много кошмарных снов, где я испытывала тяжелое, муторное чувство страха, как человек, совершивший убийство. Я во сне даже видела Надю на насыпи – мертвую…
Егор смотрел на Стеллу, раскрасневшуюся от волнения, растрепанную, с заплаканными глазами и мокрыми губами, и сердце его сжималось от любви к ней. Он знал, что, даже если бы она совершила настоящее убийство, если бы выяснилось, что у нее за плечами десятки погубленных жизней, он все равно нашел бы ей оправдание, он прятал бы ее, скрывающуюся от правосудия, у себя на груди, в своем кармане. Он не отпускал бы ее от себя ни на минуту, разве что для того, чтобы она совершила вновь то, что ей предписано было совершить… Мысли его были страшными, рассудком он это понимал, но чувствами он был предан только ей, своей жене Стелле.
Она была чувствительна, ранима, хоть внешне выглядела довольно-таки холодным и бесстрастным человеком. Он знал, что за ее плечами не десятки убийств, а десятки мужчин, которым принадлежала она и которые принадлежали ей, и эта мысль, вместо того чтобы отвращать его от нее, наоборот, возбуждала его, будила ревность, из которой сладкой отравой словно вырабатывалась, струилась какая-то губительная, опасная страсть. Он и представить себе не мог, что сможет настолько сильно полюбить женщину! Теперь, когда он жил со Стеллой, его прежнее увлечение, его роман с Надей казался ему величайшим заблуждением. И он в душе благодарил Надю за то, что она познакомила его со Стеллой, что она постоянно приводила свою подругу на свидания, чтобы у него была, в свою очередь, постоянная возможность видеть ее, любоваться ею, мечтать о ней.
Часто, когда они прогуливаясь втроем – он, Надя и Стелла, – он представлял себе, что это не Надя, а Стелла его любовница, тем более что она довольно часто находилась совсем близко от него. Он чувствовал запах ее духов, аромат кожи, ее платья и волос и мечтал о том, чтобы наконец все поменялось и чтобы Надя, к которой он, конечно же, тоже был по-своему привязан, отошла на второй план. На самый дальний план.
Все, что произошло потом, можно было бы назвать безумством. Он, как самый настоящий подлец, завладев Стеллой, позвонил Наде и признался ей во всем. И это накануне свадьбы! Прежде, когда подобные вещи случались в кругу его друзей или знакомых, он в душе осуждал подлеца, считал, что только личность безнравственная и слабая может так поступить с близким человеком. Ведь и Надя была ему близкой женщиной. Однако он бросил ее. Словно оторвал от себя, вместе с соединяющими их сосудами, и, истекающую кровью, выбросил в окно – умирать. И она умерла. Умерла сразу же, как только услышала о предательстве близких ей людей. Таких историй вокруг случается множество. Об этом говорят вполголоса, об этом пишут книги и снимают фильмы. Подлость и предательство зачастую идут рука об руку с любовью.