Алый знак доблести. Рассказы
Шрифт:
Вволю наликовавшись, солдаты уселись за изгородью, но не с той стороны, где прежде укрывался противник, а с противоположной. Кое-кто пальнул несколько раз по невидимой цели.
Земля в этом месте поросла высокой травой. Надежно прислонив знамя к жерди, юноша уютно примостился возле него. Он отдыхал. К нему подошел его друг, счастливый и торжествующий, хвастливо размахивая своим трофеем. Они сидели бок о бок, обмениваясь поздравлениями.
Глава XXIV
Грохот, который, подобно длинной звуковой черте, прорезал лес, начал ослабевать, перемежаться паузами. Еще продолжали вдалеке громогласно переговариваться орудия, но ружейные залпы почти смолкли. Юноша и его друг одновременно подняли головы, ощутив неясное беспокойство: утихли звуки, ставшие частью их жизни. Войска меняли позиции. Части передвигались то туда, то сюда. Лениво протащилась батарея. На вершине холмика блеснули удаляющиеся штыки.
— Хотел бы я знать, что они готовят, — вставая, сказал юноша. Судя по его возмущенному тону, он ожидал новой порции чудовищной пальбы и взрывов. Приставив к глазам грязную руку, он стал вглядываться в поле боя.
Его друг тоже встал и внимательно посмотрел туда же.
— Похоже на то, что мы уходим на тот берег, — заметил он.
— Ух ты! — воскликнул юноша.
Они настороженно ждали. Вскоре полк получил приказ вернуться в лагерь. Люди поднимались с земли, бормоча проклятия: им жалко было покидать мягкое травяное ложе. Они разминали затекшие ноги, сладко потягивались; кто-то, ругаясь, протирал глаза. Все стонали: «О господи!» Солдаты негодовали так, словно получили приказ идти в атаку.
Они нехотя поплелись по тому самому полю, по которому недавно бежали с таким остервенением.
Так они шли, пока не соединились с остальными подразделениями своей бригады. Потом, перестроившись, двинулись колонной по лесу. Выйдя на дорогу, они вместе с другими насквозь пропыленными войсковыми частями побрели параллельно расположению вражеской армии, определившемуся во время боя.
Полк миновал безмятежный белый дом, перед которым, защищенные аккуратным бруствером, лежали в ожидании их товарищи. Орудия, выстроившись в ряд, обстреливали далекого противника. Ответные снаряды поднимали тучи пыли и щепок. Вдоль траншей носились верховые.
Теперь дивизия начала удаляться от поля боя, обходным путем направляясь к реке. Когда юноша понял этот маневр, он оглянулся через плечо на истоптанную, загаженную мусором войны землю. Облегченно вздохнув, он локтем подтолкнул друга.
— Ну вот, все позади, — сказал он.
— И верно, позади, — согласился тот, в свою очередь оглядываясь.
Мысли юноши были сперва смутны и недоуменны. Что-то менялось в его душевном мире. Сперва он никак не мог привыкнуть к тому, что бой окончен, и настроиться на обыденный лад. Все же постепенно мозг его освободился от клубов дыма. Юноша начал понимать и себя и новую обстановку.
Он уразумел, что существованию, состоящему только из атак и контратак, пришел конец. Он побывал в краю чудовищных землетрясений, где владычествуют черные страсти и льется алая кровь, и вырвался невредимым. Первым его чувством была радость.
Потом он начал вспоминать каждый свой шаг, каждую удачу, каждый промах. В памяти юноши еще свежи были события, во время которых его мыслительные способности настолько притупились, что он действовал бессознательно, как баран; теперь он пытался проанализировать свои поступки.
И вот наконец они строем начали проходить перед ним. Со своей теперешней точки зрения он мог судить о них достаточно здраво, как сторонний наблюдатель, ибо, заняв новую позицию, он тем самым нанес поражение многим из прежних своих убеждений.
Принимая этот парад воспоминаний, он торжествовал и ни в чем не раскаивался, потому что возглавляли шествие нарядные и блистательные поступки, совершенные им на людях. Деяния, свидетелями которых были его товарищи, маршировали церемониальным шагом, сверкая позолотой и пурпуром. Они бодро шли вперед под звуки оркестра. Смотреть на них было истинным наслаждением. Юноша пережил счастливые минуты, созерцая эти раззолоченные образы, хранимые его памятью.
Он молодчина. С радостным трепетом он перебирал в уме уважительные слова, сказанные о нем однополчанами.
Но тут перед ним заплясал призрак его бегства во время первого боя. Мысли юноши заметались, он покраснел, и свет в его душе померк от стыда.
Пришли и угрызения совести. Их привел с собой образ оборванного солдата — того изрешеченного пулями, обессиленного потерей крови человека, который тревожился из-за вымышленной раны случайного спутника и отдал долговязому последние крохи своих сил и разума. Человека, ослепленного усталостью и болью, человека, которого он бросил в поле на произвол судьбы.
При мысли, что кто-нибудь узнает об этом, юношу прошиб холодный пот. Неотрывно глядя в лицо призраку, он вскрикнул от ужаса и возмущения.
— Что с тобой, Генри? — спросил его друг, взглянув на него.
Вместо ответа юноша разразился неистовой бранью.
Он шел среди болтающих товарищей по дороге, осененной ветвями, а над ним упрямо склонялось воспоминание о его жестоком поступке. Оно тянулось к нему, заслоняя образы, сверкающие золотом и пурпуром. О чем бы он ни думал, сумрачная тень покинутого в поле неотступно следовала за ним. Он украдкой взглянул на соседей, уверенный, что страх перед содеянным отразился на его лице. Но они, шагая не в ногу, азартно обсуждали события минувшего сражения.
— А по-моему, если хочешь знать, нам как следует надавали.
— Это тебе надавали. По морде. Ничего нам, братец, не надавали. Вот доберемся до берега, повернем и как ударим им в тыл!
— Отстань ты со своим тылом! Я сам теперь понимаю, что к чему. Нечего морочить мне голову!
— Билл Смизерс говорит, что лучше десять раз ходить в атаку, чем один разок побывать в этом паршивом госпитале. Ночью, говорит, был обстрел, и снаряды, так и сыпались на раненых. В жизни, говорит, не видел такого сумасшедшего дома.