Алый знак воина
Шрифт:
Верховный жрец поднял руки, и голос его, долетающий сверху до нетерпеливо ожидающей толпы, был пронзительно тонкий, как птичий крик среди туманного утра.
— Царь ушел на запад! Царь вернулся! Солнце садится и встает. Примите Царя, о воины племени!
Дрэм заметил, что в воздетых руках жреца, над серпиками рогов его головного убора, вдруг заалел витой обруч из золота, непонятно как выхвативший отблеск предрассветного пламени из этого молочно-белого воздуха. Во внезапно наступившей тишине было слышно, как колечки тумана проходят сквозь темные можжевеловые ветки. Медленным движением Верховный жрец опустил руки и так же медленно надел обруч на голову молодого Царя, сдвинув его низко по самые брови.
Взрыв одобрения потряс толпу. Бурно нарастающий гул голосов разрядился страшным
На вершине холма стоял молодой Царь, один среди тумана и корявых деревьев боярышника, неожиданно отдаленный ото всех своим новым положением. Траурная раскраска была стерта с его лица. Протянув руки, он стал медленно поворачиваться, так, чтобы племя, согласно обычаю, могло его разглядеть. Завершив круг, он выкрикнул резким пронзительным голосом:
— Я Царь!
И толпа дружно ответила:
— Ты Царь!
— Я Царь! Вы, мои воины, поклянитесь мне в верности!
Раздалось тихое пение, трехкратно повторяемая клятва Золотого Народа:
— Ты — наш Царь. Если мы нарушим верность тебе, пусть разверзнется земля и поглотит нас! Пусть серое море выйдет из берегов и потопит нас! Пусть обрушится звездное небо и задавит нас насмерть!
Клятва завершала церемонию. Новый Царь вступил в свои права и вслед за жрецами повел своих воинов обратно в Царскую Крепость.
Глава VIII
СОБАЧЬЯ БИТВА
Запах жареного мяса проникал во все уголки Царского Дворца; очажный дым висел низко в туманном воздухе, и отблеск огня снова осветил дверные проемы палаток из конских шкур. А через короткое время, после того как были накормлены лошади, начался пир, какой Дрэму не приснился бы и во сне. Чего тут только не было: дымящиеся бычьи, бараньи, свиные туши, извлеченные из ям с раскаленными камнями, кровяные колбасы, запеченные в бараньих желудках, огромные корзины с пшеничными лепешками и кобылий творог, кувшины с медом и ячменным пивом, которые разносили рабы и женщины. Тризна продолжалась весь день, правда, иногда молодые воины и воины постарше покидали пиршественный костер, чтобы помериться силой и ловкостью в борьбе и разного рода играх, но затем они снова возвращались на свои места. Все это время Царь сидел у Большого Костра на крашеной скамье, покрытой бараньей шкурой, тут же сидели вожди кланов и знаменитые люди племени и им прислуживали Новые Копья, каждый из которых, согласно обычаю, исполнял обязанности виночерпия и телохранителя при своем вожде.
Дрэм вместе с остальными Новыми Копьями Дамнорикса пристроился на корточках почти за самой спиной Вождя. Желудок его до отказа был набит кровяной колбасой. Он смотрел на деда и Тэлори-охотника, сидящих у Царского Костра, и чувствовал, как грудь его распирает от гордости. Отодрав зубами остатки мяса от реберной кости, которую он обгладывал, он бросил ее Белошею, примостившемуся у его колен, и с довольным вздохом повернулся, чтобы взглянуть на слепого арфиста, сидевшего у подножия царской скамьи. Из своей хрупкой пятиструнной арфы темного мореного дуба музыкант исторгал звуки, рассыпающиеся каскадом ярких, искрящихся брызг. Когда-то давно один или два раза такой арфист приходил к ним в деревню и играл у очага Дамнорикса. И он тоже был слепой. Песенный дар иногда дается людям слепым от рождения — словно Бог Солнца, протянув свой сияющий перст, коснулся их с тем, чтобы наделить иным зрением и зажечь иной свет, вместо того, которого они лишены. Но если этот дар дается зрячему, то еще в раннем детстве, как только становится явным, что ребенок отмечен перстом Божества, жрецы ослепляют его, чтобы усилить иное, внутреннее зрение. Таков обычай. Дрэм закрыл глаза и слушал, как уносятся вверх крылатые звуки, воспаряя над гомоном голосов у костра. Когда он снова раскрыл глаза, ему показалось, что огонь горит ярче, и вид неожиданно поднятых ушей Белошея, напоминающих цветочные лепестки, отозвался в его сердце почти болезненной радостью.
Вортрикс, сидящий рядом, неожиданно сказал:
— Мне кажется, это справедливо. Зрячий может стать воином и видеть небо и бегущие тени, но лишь один из немногих способен превратить арфу в волшебство.
Так уже бывало с ним и Вортриксом — стоило одному о чем-то подумать, как другой угадывал эти мысли, притом, что они мало разговаривали друг с другом.
К тому времени, когда сумерки снова прокрались во дворец, было уже выпито немало меда и ячменного пива: глаза блестели ярче, языки развязались. По мере того как хмелели мужчины, они становились все более шумными и веселыми — то тут, то там раздавались взрывы громоподобного смеха и вспыхивали неожиданные ссоры. Теперь, когда все в основном насытились, вокруг больших костров началось движение: люди вставали, перемещались, но пиво и мед еще долго лились рекой. Молодой Царь сидел, свободно откинувшись на спинку раскрашенной скамьи, на коленях у него лежала морда любимца волкодава. Царь поднял большую чашу из красного золота и, оглядев вождей и воинов, произнес:
— Вожди моих кланов, братья мои, я пью за вас! Пусть Солнце и Луна всегда светят на вашем пути!
Запрокинув голову, он осушил до дна чашу янтарного густого меда.
В ответ все сидящие у костра дружно подняли чаши и кубки со, словами:
— Да осветят Солнце и Луна и Царский путь!
Дамнорикс, осушив кубок вместе со всеми, повернулся выпить за здоровье человека, оказавшегося его соседом после всех перемещений за столом. Человек этот был непомерно толст: огромное брюхо нависало над поясом с золотыми украшениями, а между глазами навыкате, почти вылезающими из орбит, затерялся угреватый нос. Дрэм вскочил, подхватив с земли один из высоких кувшинов с медом, приблизился к Дамнориксу, чтобы наполнить его кубок. Тогда-то он и увидел кинжал. Одновременно с Вождем. Когда толстяк откинулся назад и поднял руку, чтобы подставить рог своему виночерпию, полы его плаща распахнулись, обнажив серый клинок, на котором блики от огня казались тусклыми, как рыбья чешуя.
Раскатистый смех Дамнорикса оборвался. Поставив на землю кубок с медом, Вождь подался вперед:
— Брат Брэгон, разреши мне посмотреть твой кинжал.
Явно польщенный Брэгон икнул и, выдернув из-за пояса кинжал, протянул его Дамнориксу,
— Смотри, смотри хорошенько. Голову дам наотрез, такого ты сроду не видал. Таких почти что нет, и все они наделены магической силой. Поэтому будь осторожен.
Дамнорикс с силой сжал рукоятку кинжала.
— Мне кажется, я уже видел такой. Скажу тебе больше, я держал его в руке. Однако медник, который хранил этот кинжал в своих тюках, не согласился продать его ни за какую цену, хотя я предлагал ему в обмен три бронзовых кинжала и даже красивую рабыню. И как это получилось, что ты теперь носишь его за поясом, брат мой Брэгон?
— А ты думаешь, твой очаг единственный, где мастер бронзовых дел распаковывал поклажу? — спросил Брэгон. Он не в силах был скрыть торжество и снова протянул рог одному из своих Новых Копий, чтобы тот налил ему меда.
— Я же сказал тебе, он не собирался его продавать. — Дамнорикс наклонился еще ниже и, нахмурясь, пристально посмотрел в угреватое лицо Брэгона. — Я просил тебя рассказать, как он попал к тебе за пояс. Ответь мне на мой вопрос.
— Ну, что ж, отвечу на твой вопрос. Кинжал попал ко мне за пояс, брат мой Дамнорикс, наверное, потому, что у меня смекалки больше, чем у тебя. — Брэгон рассмеялся, обнажив желтые, как у волка, зубы — А на что игра в кости? Кости могут выманить у человека все, что он не хочет продать, особенно если хорошенько его напоить. Все знают, на Зеленом Острове самые азартные игроки. А я в этой игре тоже не промах. И если брату моему Дамнориксу так сильно хотелось иметь серый клинок, брат мой Дамнорикс должен был проявить больше смекалки.
«Это означает, что медник остался теперь без своего кинжала с огнем внутри, — подумал Дрэм. — Надо будет рассказать об этом Блай, когда вернемся». Он представил, как он ей скажет: «Помнишь, сюда приезжал медник? У него обманом выманили серый кинжал с огнем внутри». Вот обрадуется Блай! Дрэму иногда хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, если, конечно, это не требовало усилий
Дамнорикс нахмурился так, что густые золотистые брови сошлись на переносице. Он поднялся как бы ища глазами место, где воздух был бы почище.