Амалия и генералиссимус
Шрифт:
Мы с Магдой вежливо похлопали.
— Если бы я переводил Дай Фэя, вы бы не аплодировали, — заметил Тони, сморщившись. — Вы сидели бы, открыв рот. А здесь мой весьма скромный перевод, честно скажу, адекватен стиху.
— А веселый пароход — это хорошо, — сказала Магда.
— Небо в звонах и стонах — тоже, — недобро сказала я.
— Да нет же, нет, — снова сморщился Тони. — Он не веселый даже, а как бы это сказать — счастливый, беззаботный. А уж насчет неба — это я тут себе позволил лишнего. Лучшей рифмы не подбиралось. На самом деле оно как бы грозовое. Но главное не в этом. Понимаете, женщина просто пишет деловое письмо. Но ритмично и в рифму. А Дай Фэй устраивает ей в ответ фейерверк красок, мыслей, звуков. Это, чтоб меня черти взяли, щедро. У нее — все ясно: уважаемый возлюбленный, я сейчас высоко — кстати, это во многом благодаря тебе, спасибо. Но если что случись — хочется иметь запасной вариант, куда бежать. А не случись — тогда извини. Это только шанс для нас, но лучше так, чем никак. Поэтому хватит рисковать, вылезай из убежища, бери у меня деньги на билет в Америку, и будь доволен. Буквально вот так, чуть не с инструкциями. А Дай Фэй в ответ… «И двух судеб немыслимых слиянье». М-да. Никогда не догадаться, что у него в следующей строчке. Ах, что говорить. Хотя надо признать — она пишет мило, изящно, и это, конечно, на голову выше здешних имитаций классики. Это — все-таки стихи. Но там — поэзия.
— А другие ее стихи? — напомнила я.
— Да, — вздохнул Тони. — Честно говоря, не стоит вашего внимания, все то же самое. Сплошные уговоры, чтобы не занимался ерундой и собирал вещи, отправлялся за океан. Квохтанье озабоченной курицы. Ей действительно не хочется, чтобы его тут настигли, это чувствуется.
— Я не ослышалась — она в вашем переводе, полковник, что-то говорит насчет того, что подарила ему жизнь?
— Не ослышались, мадам Амалия. Но нет никаких признаков того, что пишет его мама.
— Одной загадкой меньше, — сказала я. — Я еще проверю… Вот вам и сама Тоска нашлась.
— Осталось послушать арию Чан Кайши из оперы Пуччини «Тоска», — сказал Тони с непередаваемой интонацией. — Припомни, мой мышоночек, как его зовут, там, в опере — барон Скорпионе? Это та самая сцена, когда господин в военном мундире возвышается на балконе над толпой каких-то католических прелатов, чуть ли не в самом Ватикане, и поет зловещим басом под хор, звон колоколов и грохот полевой артиллерии?
— Я припомнила, — сухо сказала Магда. — Ты отлично знаешь, что его зовут не Скорпионе. И это не артиллерия, а большой барабан. Гениальная ария. Не хватает только волчьих зубов у баса.
— Красиво, — сказал Тони, и сокрушенно вздохнул. — Как мы живем, как живем! Наконец-то мы достигли вершин духовности. Дорогие мои дамы, как я вас понимаю — оказаться в настоящей опере, пролить сладкую слезу над неземной красотой собственного вымысла. Дайте я прочту вам кое-что еще… нагло украдено у одного гения, не помню какого: ч
О великом Дай Фэе Спорил я и две феи, О печальном поэте Мы грустили с тобой.— Боже мой, полковник! Еще немного — и мы увидим рождение новой звезды!
— Дорогой, спасибо за «фей».
— Вы лучше фей… Бродить по хрустальным залам вашего воздушного замка и любоваться странными зарницами на горизонте? Мне там было с вами хорошо. Но. Но.
Тут Тони спустил на пол одну ногу, здоровую, потом, помедленнее, вторую, простреленную. Легко, со вкусом, поднялся, как юноша. Чуть помедлив, перенес часть веса на ногу, не вызывавшую у него сомнения, взял новенькую полированную малаккскую трость светлого дерева с закругленной рукояткой, висевшую на спинке кровати. Оперся на нее обеими руками.
Когда Тони лежал, перебирая бумаги — это был профессор, пусть с необычайно желчным характером. Сейчас передо мной, несмотря на трость, стоял профессиональный военный. Парикмахер из Селангор-клуба, тот самый, с волшебными руками, привел накануне в порядок его прическу, сделав ее очень короткой, и тщательно подстриг бородку. Но это было не так важно, как нечто иное: никто, кроме военных, не может так держать голову, спину, шею, плечи.
Мы с Магдой смотрели в его строгие глаза за стеклами очков и понимали, что Тони искренне огорчен тем, что собирался нам сказать.
— Но, дорогие дамы, — сказал он, глядя прямо перед собой. — Ваша китайская Тоска не смогла бы писать ответные стихи своему гениальному Каварадоси. К сожалению. Мадам Сун Мэйлин, первая леди Китая, имеет одну необычную особенность биографии. Она, после обучения в Америке, говорит не просто на отличном английском — у нее еще и южный акцент. Жители Луизианы позавидовали бы. Зато…
Тони аккуратно поднял трость на дюйм над полом, посмотрел вниз, чуть покачался на обеих ногах.
— Зато она очень плохо знает китайский. Шанхайский диалект — да, говорит. Но когда она сердилась на слуг, то ее заклинивало — переходила на английский, прибегал мажордом и переводил провинившимся ее речи. Об этом газеты писали постоянно, тут нет никакого секрета. Она занималась с учителем, чему-то научилась, пыталась писать. Но стихи? Увы. Использовать труд секретарей? Только представьте себе всю эту ситуацию. Слишком сложная конструкция. Слишком много доносчиков.
Тони постарался с легкостью опуститься на кровать — немножко боком, и держа голову так же прямо. Вторая нога последовала за первой, пусть и с отставанием.
— Так что все, что у нас есть материального — вот это. Несколько газетных страниц, покрытых рядами иероглифов. Я безмерно сожалею, что не смог оказаться вам полезен, мадам де Соза. Вы открыли не просто хорошего поэта. Это великий поэт. Но одна из присутствующих здесь дам называет наше с вами единственное доказательство тому — как? Несколькими рядами марширующих по бумаге тараканов. Боюсь, это не то, что вам было нужно.
O MAR!
И я начала метаться по городу. Но поскольку город совсем маленький, а «роуял энфилд» — большой и сильный, то, боюсь, нечто черное и ревущее, мелькающее мимо лавок, в очередной раз стало там предметом общего обсуждения.
Сначала я пронеслась через мост и мимо Букит Нанас почти домой, к Стоунеру, но вместо этого выехала на Ампанг, миновала величественный дом Бока, еще пару не менее грандиозных китайских дворцов и затормозила у «Грейт истерна». Названия отелей все одинаковы, но уже внутри становится абсолютно ясно, что это за заведение. Здесь китайское — все, от мебели до запаха. Что неудивительно — такое уж место Ампанг-роуд. Хотя дальний конец ее упирается в ипподром, и тут уже китайский мир встречается с британским.