Амалия под ударом

Вербинина Валерия

– Сначала он рассказывал о том, как ужасно живется беднякам, – шептала Муся за дверью, едва сдерживая смех. – А она ему отвечала, что бедные до ужаса бедны, покрыты насекомыми и от них дурно пахнет. Потом Леонтий завел речь о конституции, а Амалия возмутилась, что с ней никто никогда не говорил о таких гадостях, и она не допустит, чтобы ее оскорбляли. Оказывается, она перепутала это слово с другим, но все равно Леонтий был очень обескуражен. – Дмитрий прыснул. – Потом он пытался что-то такое растолковать ей про социализм, но она сказала, что Понсон дю Террайль куда интереснее. А потом…

Попугайчик в клетке протестующе пискнул. Нигилист, покраснев,

вскочил с места. Амалия только что заявила ему, что она однажды видела в Петербурге царя, и он ей очень понравился. Некоторые, конечно, говорят, что самодержавие никуда не годится, но если государь так интересен внешне…

– Прощайте, сударыня! – душераздирающим голосом вскричал Стасов. – Теперь я вижу, как я в вас ошибался. Я полагал, что вы… что я… – От избытка чувств он не смог договорить и выбежал в дверь, даже не заметив стоявших по сторонам ее Мусю и троих ее друзей.

Амалия, улыбаясь до ушей, сыграла на рояле какой-то бравурный туш. Муся влетела в комнату, хлопая в ладоши и хохоча во все горло.

– Амели! Это было… это… Ничего подобного… я в жизни… никогда не видела! – Она повалилась на диван. На глазах у нее даже выступили слезы от смеха.

– Наконец-то я от него отделалась, – сказала Амалия, поднимаясь из-за рояля. – Как он мне надоел, вы себе представить не можете! Идемте же пить чай!

* * *

После Стасова, ударившегося в нигилизм, к Амалии приглядывались еще двое: престарелый Дубовицкий, дважды вдовец, скучавший в одиночестве, и сын купца Храпова, которого представила Амалии ее тетка. Обычно девушки заняты тем, что ловят женихов, Амалия же была озабочена тем, как бы их отвадить с наименьшими потерями для себя самой. О нет, она не давала резких отказов и не прекращала знакомство! Просто она отлично усвоила, что у каждого есть слабое место, именуемое самолюбием, и что если беспрерывно бить по нему, то рано или поздно человек сдастся и отступит. Старый Дубовицкий подарил Амалии великолепную английскую лошадь; она сердечно поблагодарила его за подарок, воскликнув под конец:

– Ах! Вы так великодушны! Я буду почитать вас, как родного отца.

С купцом Храповым дело обстояло еще проще: стоило Амалии пару раз намекнуть, что она жутко расточительна и мечтает жить в собственном доме за пятьдесят тысяч рублей, как купец схватил в охапку своего сына и поторопился исчезнуть. Рассерженная Лариса Сергеевна, раскусившая уловки Амалии, попыталась образумить племянницу, заявив, что в ее положении не выбирают, но та только плечами пожала. Она по-прежнему много выходила в свет, танцевала на балах до самозабвения и веселилась, как могла, пикируясь с Полонским и флиртуя с молодыми людьми, не докучавшими ей предложениями руки и сердца. При этом она не забывала по-сестрински заботиться о Зимородкове, к которому чувствовала искреннюю симпатию. Она привела Сашу к Мусе Орловой, объяснив, что это ее друг детства.

Вслед за Сашей в особняке как-то незаметно появился и его приятель Емеля Верещагин. Хотя молодой журналист не мог похвастаться ни родовитостью, ни богатством, он принадлежал к тем людям, у которых везде находятся знакомые и которые ухитряются пролезть в любую щелку. Несомненно, он был изворотлив; несомненно, он вовсе не был глуп – хотя это, однако же, не означает, что он был особенно умен. Многим он казался легкомысленным и беззаботным, и мало кто догадывался о том, сколько желчи и яда скрывается в его душе. Плебей по крови и духу, он презирал аристократов, но

Амалия подозревала, что сам он отдал бы полжизни, чтобы только оказаться на их месте. По правде говоря, она не слишком его жаловала, зато Мусе журналист сразу же пришелся по душе. Он смешил ее, показывал ей карточные фокусы и вскоре сделался в доме своим человеком. Но Амалия не могла отделаться от ощущения, что его веселость – только маска, скрывающая человека циничного, хитрого, пронырливого и положившего себе во что бы то ни стало пробраться на самый верх. Верещагин заискивал перед старшим Орловым, сочувственно выслушивал рассказы Мити Озерова о его литературных неудачах и пару раз помогал вытаскивать Гришу Гордеева из кабаков, в которых тот имел привычку засиживаться. Единственным, кто устоял перед обаянием журналиста, оказался граф Полонский. В сущности, ожидать чего-то иного от этого узколобого, высокомерного сноба было немыслимо. Амалия, с которой у графа были натянутые отношения, защищалась от него, избрав его постоянной мишенью для шуток и поддразниваний. Емеля не отставал от нее, но если выпады девушки были лишь колки и ироничны, то журналист нередко скатывался до откровенной грубости, особенно за глаза, когда Евгения не было рядом.

– Что он о себе возомнил, этот граф! Да и полно, граф ли он вообще? С такой матерью, как у него, его отцом вполне мог оказаться любой смазливый лакей. Ах, простите, Амалия Константиновна… Виноват, виноват!

Амалия поглядела за окно. Май катится к концу, скоро вылиняет и осыплется сирень, полетит тополиный пух и наступит лето. Махнуть, что ли, на все рукой и поехать вместе с Мусей в Ясенево, имение Орловых, куда приглашает ее подруга? Говорят, там соберется недурная компания… Но тут за дверями послышались тяжелые хлюпающие шаги, и в комнату, оставляя следы на восточном ковре, ввалился мокрый и растерзанный Гриша Гордеев. За ним бежал лакей с воплями:

– Григорий Романович! Куда же вы? Как можно!

– Что с вами, Гриша? – удивилась Амалия. Насколько она видела, в небе не было ни облачка, и солнце светило вовсю.

Гриша тяжело вздохнул и отбросил со лба назад мокрые волосы.

– Я в реке искупался, Амалия Константиновна, – просто сообщил он.

– Но зачем, Гриша? – спросила Амалия, подняв тонкие брови.

Вместо ответа Гриша залез в карман и извлек оттуда пищащий белый комочек шерсти с несчастными голубыми глазами.

– Вот… Котенка спасал.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Гордеев заметил в воде барахтающегося котенка и, не раздумывая, бросился в реку. Котенка он спас, но все равно вышел скандал, потому что Гришу приняли за самоубийцу – городовой засвистел, что твой соловей-разбойник, Гордеева пытались арестовать, когда он выбрался из воды, и так далее. Однако все разъяснилось, и он счастлив, что его оставили в покое. При этих словах спаситель громко чихнул. Амалия глядела на него во все глаза. У нее в голове не укладывалось, что этот глуповатый, неповоротливый, толстый юноша оказался способен на такой поступок.

– Вот что, Гриша, – рассудительно заговорила она. – Вам надо переодеться, не то вы простынете. Федор! Выдайте господину Гордееву что-нибудь из вещей Ивана Петровича. – Это был отец Муси. – И… и принесите нам молока для котенка, а то он, верно, голоден.

– Что, что, что такое? – затараторила Муся, влетая в комнату. – Боже! Гриша! Что с вами? Пожарные приняли вас за огонь в Большом театре? – Тут она заметила котенка и тотчас же забыла обо всем на свете. – Какая прелесть! Какой хорошенький! Откуда он, Гришенька?