Амандина

де Блази Марлена

— Не прямо сейчас. Пришло время спать.

— Но сейчас только половина одиннадцатого… скоро ланч… Я хочу сказать, что уже проголодалась.

— Когда проснешься. Теперь откинься назад и закрой глаза. Я задвину занавески и…

— Вы останетесь со мной?

— Я буду здесь за дверью. Засыпай.

— Вы разбудите меня, когда принесут ланч?

— Конечно.

Страстоцвет, валериана, хмель, лимонная мята. Еще одна микстура моей матери. Этим утром, когда я покупала у торговца травами три пузырька вместо обычного одного, он только моргал глазами. Не сильнодействующие, но эффективные, сказал он как всегда, в то время как заворачивал каждую бутылочку. Мог бы, конечно, не объяснять. Когда Анник мучилась

зубками, беспокоилась или у нее что-то болело, я мочила палец и протирала ей язычок. А потом пятнадцать капель в небольшое количество воды, чтобы крепче спала. В последнее время едва уговоришь ее принять. Теперь она предпочитает те длинные белые пилюли. Их я тоже взяла из ее ящика. Лежали глубоко в комоде слева; ей никогда ничего не удавалось утаить от меня. Я ничего не могу прочитать на ярлыке за исключением барбиту… а затем чернила расплываются. Я в любом случае не смогла бы прочитать. Но если они помогают Пауле спать, вообразите, как они помогут ребенку. Я только добавлю немного в следующую дозу микстуры. Через несколько часов. Посмотрим, как подействуют тридцать капель. Такой маленький мышонок. А сколько от нее проблем. Я не хочу, чтобы ситуация развивалась слишком быстро. Нет, постепенно. Ах, посмотрите на нее. Как сладко спит!

Жозетта сверилась с часами, отперла дверь, вышла, не забыв тщательно запереть дверь с обратной стороны, и направилась туда, где должны были оставить поднос с едой и питьем. Утренний поднос ждал на столе. Даже два. Для Амандины — кружка чая, подрумяненный черный хлеб с изюмом, еще теплый, завернутый в желтую салфеточку, маленькая головка молодого сыра. Кто-то поставил на поднос Амандины синюю стеклянную розетку с шестью засахаренными фиалками. На подносе Жозетты было то же самое, за исключением фиалок, но в больших количествах. Вполне довольная, Жозетта поставила один поднос на другой, вернулась обратно, поставила подносы на землю, открыла дверь. Закрыла. Замкнула запоры, положила ключ в карман. Она села за стол напротив окна, раздвинула занавески ровно настолько, чтобы впустить полоску света, и стала медленно, не торопясь пить чай с хлебом и сыром с обоих подносов. Она сосала засахаренные фиалки, выковыривая сахар, застрявший между зубов. Пройдясь той же дорогой, он вернула подносы и отправилась отдыхать в комнату Амандины, бывшую Филиппа, на стул с высокой спинкой.

Не в силах пошевелиться, поверхностно дыша, Амандина спала как убитая — черно-белая бабочка со связанными крыльями не в силах очнуться. Несколько часов спустя она пришла в сознание, пытаясь вспомнить, где она и почему.

Я же в бывшей комнате Филиппа. Ну да, карантин, я здесь, чтобы не заразиться. Как хочется пить, рот пересох, не могу глотать. Жарко. Наверное, ланч уже принесли.

— Жозетта. Жозетта. Жозетта.

Разбуженная слабым голосом Амандины, Жозетта подошла к кровати.

— Да, да. Я здесь. Ты уже проснулась?

— Я хочу пить. Воды, пожалуйста.

— Пить нельзя. Указание доктора. Да и нечего. Только сон.

— Но у меня пересохло во рту, и я хочу есть. Пожалуйста. Моя нога, бандаж, вы его снимете? Нельзя не снимать, Жозетта, а я еле могу поднять руку…

— Сейчас я посмотрю на твою ножку.

Жозетта откидывает простыню, поднимает зафиксированную ногу, так резко, что щиколотка начинает пульсировать болью и Амандина кричит. От крика перехватывает дыхание, бегут слезы, и девочке кажется, что ей снится дурной сон и надо проснуться. Но Жозетте понравилось, и она снова трясет раненую конечность, в то время как Амандина пытается сесть и вырваться из рук сестры, но бесполезно. Жозетта смеется, и девочка понимает, что это не сон.

— Соланж. Пожалуйста, позовите Соланж. Произошла ошибка, Жозетта. Пожалуйста, позовите Соланж.

— Ты можешь звать свою Соланж сколько угодно, но она не услышит тебя, ни она, ни кто-нибудь еще. Ты моя. Нет никакой ошибки. Есть только Жозетта. Дай мне посмотреть бандаж.

Она разбинтовала лодыжку, снимая фиксирующий

материал слой за слоем, тревожа хрупкие косточки так, чтобы причинить как можно больше боли.

— Это то, чего хотел Батист. Лучше, не так ли? Конечно. А теперь лекарство.

— Почему, Жозетта, почему?

Жозетта отправилась к буфету, вынула пузырек из кармана, отмерила в стакан Амандины щедрые сорок капель настойки валерианы, может и побольше. В складках своих пространных юбок она нашла бутылочку, украденную у Паулы, вытряхнула таблетку, растерла ее между пальцами и высыпала порошок в микстуру. Немного воды, не слишком много. Размешав коктейль, несет его Амандине. Прислонив стакан к губам девочки, она вливает жидкость в покорно открытый рот, придерживая подбородок, чтобы убедиться, что лекарство целиком проглочено.

— Хорошая девочка. Теперь ты должна постараться скорее заснуть.

— Но я хочу пить и есть…

То, что она проделала с ланчем, Жозетта повторила с обедом и ужином. Но теперь, забрав подносы, она принесла маленький круглый стол к кровати, чтобы находиться в непосредственной близости от Амандины. Жозетта брызнула водой на лицо спящего ребенка, на закрытые веки, дабы та пришла в сознание ровно настолько, чтобы видеть, как сестра ест.

— Смотри, Амандина, внимательно смотри. Картофельное пюре с яйцом вкрутую, и когда я прокалываю красивый желток, видишь, как он растекается по картофелю и как восхитительно они смешиваются, да, да, ты должна почувствовать это, только будь терпеливой, мне надо попробовать, затем я и тебе дам ложечку, подожди.

Стараясь держать глаза открытыми, вдыхая соблазнительные запахи, Амандина, несмотря на чувство голода, молчит и не пытается протянуть руку, чтобы перехватить у Жозетты ложку. Ни звука, ни вздоха, только медленные горячие слезы собираются в уголках рта, текут по подбородку и шее и впитываются в белые шнурки ночной рубашки. Как подстегиваемый ветром огонь в сенном сарае, ее накрывает понимание, что ее беспомощный гнев бессилен перед безмятежной невозмутимостью Жозетты, взирающей на нее с таким интересом и действующей из своих таинственных соображений. Действительно таинственных. То, что происходило, явно находилось за гранью добра и зла, неважно, была ли она в чем-нибудь виновата. Снится ли ей происходящее, или это явь? Она лежала в недоумении, слизывая соленые слезы. Пройдет еще сколько-то времени, и девочка узнает о родовой мести и проклятии, о поцелуе Иуды и наследственном безумии. Только для этого ей надо выжить.

Итак, Амандина лежала без всякого ухода в грязной, плохо застеленной кровати в ожидании смерти, красивая печальной красотой сломанной куклы с кудрявыми волосами, изящно очерченным подбородком и глазами цвета сливы — такими же, как у ее матери — прекрасная и безмятежная, несмотря на чавкающую сумасшедшую старуху, приговаривающую:

— Еще одна ложечка мне, а потом…

Амандина смотрела на руки Жозетты, переплетенные толстыми черными венами, на бегающие по тарелке пальцы, которые она обсасывала досуха. Не выпуская еду из рук, сестра наклонялась к Амандине, что-то шептала на ушко. Она брызгала слюной, оглушающее шипела прямо в ухо, спрашивала девочку, не хочет ли она есть, издевательски желала «приятного аппетита», утиралась руками, облизывала губы, ставила оприходованную тарелку прямо на грудь ребенка.

— Матушка, Батист только что признал меня здоровой, никаких признаков после четырех дней карантина. Я спросила, могу ли я сменить Жозетту, и он согласился, попросив, чтобы вы сопровождали меня. Он сказал, что Амандина еще день или два должна оставаться в изоляции, а потом ее тоже можно перевести к другим девочкам в общую спальню. Вы пойдете со мной, матушка?

Мария-Альберта ждала, пока Паула досмотрит бумаги на своем столе, рассортирует их и, наконец, ответит.

— Думаю, Жозетте не помешала бы помощь, но вы уверены, что не нужны где-нибудь еще? Я подразумеваю, что она справляется не хуже вас, как вы считаете?