Шрифт:
Самое приятное время поселковых суток – утро. Когда спортивная разминка веселит твое гибкое и легкое здесь, как у ребенка, тело. Когда колючие струи душа смывают остатки смутной тревоги, навеянной за ночь какими-то неосознанными сновидениями. Когда спокойно завтракаешь, наблюдая сквозь прозрачную стену кафе эволюцию слитка солнечного золота на громоздкой вершине Олимпа. Лавина света постепенно сползает на спины хребтов высокогорной Фарсиды…
Не успел я поднести кофейную чашку к губам – в нарукавном кармане зашелся писком инфразонник и голос пилота предупредил:
– Вадиму
Взглянув на часы, я, обжигаясь, сделал глоток (кофе был превосходный) и помчался в экипировочную первого ангара. Кубакину удалось приучить здешних спецов и ученых ценить его веское слово. Если Кубакин сказал:
«Старт в семь ноль-ноль», то пассажир обязан был знать, что в семь ноль-ноль-одна Кубакин запросто мог улететь в столицу без пассажира. Все наши пилоты стремились Кубакину подражать, и мы, которые не пилоты, слишком часто оказывались в зависимости от их предполетного настроения.
Парни из команды шлюзового обеспечения сноровисто втиснули меня в эластично-тугие доспехи высотного костюма – ни вздохнуть, ни охнуть, – с отвратительным скрипом застегнули входной шов термостабилизирующего спецкомбинезона («эскомба» – на местном жаргоне) и рывком затянули металлизированные ремни.
– Диспетчерская – Ерофееву! – рявкнул под потолком зонник внутрипоселковой связи. – Ерофеев, срочно зайдите к главному диспетчеру.
Я уклонился от готового опуститься на мою голову гермошлема, сказал в потолок:
– Ерофеев – Можаровскому! Адам, я уже в застегнутом эскомбе, а через три минуты выход в шлюз.
– Чья машина?
– Аэр Кубакина.
– Кубакин подождет. Беги сюда, дело срочное.
– Да что же это, – произнес я в полном недоумении, – раздеваться мне, что ли!..
– Не надо, – сказал Можаровский. – Беги так, чего особенного!
Я разозлился:
– Беги сам, если нужно. Чего особенного!
Мое недовольство Адам игнорировал. Прежде чем диспетчерская вырубила связь, я услышал, как он сказал там кому-то: «Идет Ерофеев, идет».
Чертыхнувшись, я велел содрать с себя эскомб и поспешил наверх в высотном костюме.
Коридор, эскалатор с поворотом налево. Лифт, коридор, второй эскалатор с поворотом направо. Эскалатор без поворота и верхнее фойе с живописным «земным уголком». В «уголке» – клейкая зелень березы, вольера, в которой орали от тесноты у кормушек желтые попугайчики, эффектно подсвеченный круглый аквариум, в котором недавно сдохла последняя рыба. Я остановился перевести дыхание. На дне аквариума бурлил султан воздушных пузырьков аэрации.
Верхний куб нашего гермопоселкового здания-пирамиды – царство диспетчеров и связистов. Мимоходом я заглянул в безлюдный кабинет Можаровского и, никуда уже не заглядывая, направился прямо в диспетчерский зал. Меня угнетало предчувствие: что-то случилось на буровой и долгожданный мой отдых в столице опять пропадет.
С этим предчувствием я вошел в зал. У западной секции обширного пульта диспетчерского терминала стояло человек восемь. Можаровский сидел рыжая его голова пылала пожаром на фоне светящегося экрана сектора Амазонии. Когда я вошел, он зачем-то выключил экран, и все уставились на меня.
– В чем дело? – спросил я.
– Да вот, понимаешь… – проговорил Адам, освобождая кресло.
Я оглядел траурные физиономии расступившихся передо мной операторов, приблизился к пульту вплотную. На панели сектора Амазонии бесполезно мигали светосигналы автоматического вызова на связь. Буровая не отвечала.
Едва я вытянул руку с намерением включить экран, операторы, словно опомнившись, отошли и рассредоточились по своим рабочим местам. Это меня испугало. Вдруг вспомнился сегодняшний сон. Во сне я переходил покрытое мокрым снегом русло горнотаежной речушки, и где-то выше по руслу с треском и грохотом лопнул ледяной затор. Уйти из-под вала высоко подпруженной талой воды у меня практически не было никаких шансов… Черт с ним, с отдыхом, лишь бы скважину не запороли. – Почему молчит буровая? – спросил я.
Вопрос был нелеп. Можаровский, естественно, не ответил.
– Ты сядь, Вадим, сядь, – мягко посоветовал он, и эта мягкость испугала меня еще больше.
Я путался в светящемся разноцветье кнопок и клавишей – никак не удавалось «выловить» позицию с нужной картинкой, на экране мелькали обрывки цветных синусоид. Главный диспетчер смотрел на мои неумелые руки и, похоже, думал о чем-то своем. Наконец посоветовал:
– Набирай команды последовательно.
Я попытался набрать полную грудь воздуха, чтобы в самой что ни на есть резкой форме высказать свое отношение к происходящему, но тугие тяжи высотного костюма вытолкнули воздушный излишек обратно. Гнев прошел. Я стал набирать команды последовательно. Главный диспетчер ногой выкатил из-под пульта коробку для аварийных аккумуляторов, сел на нее.
Экран показал общий вид гермопоселка нашей комплексной экспедиции: среди каменистых холмов, кое-где припорошенных красным песком, черно-белое здание-пирамида все в золотистых и багрово-огненных отблесках – и зеркально-розовые, как елочные шары, резервуары водогазовой централи жизнеобеспечения, гофрированные полуцилиндры складов. Вид был живописный, но мне сейчас нужно было совсем другое. Мне был нужен диспетчерский пункт моей буровой. Точнее, буровой восточного ярданга Амазонии. Еще точнее пятой марсианской буровой с индексом Р-4500. Как старший прораб пятой Р-4500, я хотел знать, что там сейчас происходит. Судя по выражению веснушчатой физиономии Можаровского, ничего хорошего там сейчас не происходило. А ведь до этого дня наша 5-Р-4500 была самой благоприятной из всех марсианских разведочных скважин глубокого бурения.
Помогая мне, Адам тронул несколько клавишей – на экране промелькнула оранжевая пустыня, и вдруг возникло изображение диспетчерского помещения буровой. За пультом никого не было, хотя там должна была быть Светлана Трофимова. Обязана быть. Даже отсюда видно, что на табло диспетчерского таймера еще не истекла последняя минута контрольного времени сеанса связи.
– Алло, Трофимова, Светлана! – позвал я и посмотрел на Адама.
Можаровский понял мой взгляд.
– С ней ничего не случилось, – сказал он. – Впрочем… – Он подал знак кому-то за моей спиной: