Америка справа и слева
Шрифт:
Виски в салуне нам не дали: в штате Канзас сейчас полусухой закон.
— Вы можете купить бочку виски в магазине, но не можете выпить стопку в салуне, — пожаловался бармен. Он нацедил нам старинного безалкогольного напитка под названием «сарсапарилла» и мрачно добавил:
— В ковбойские времена, когда какой-нибудь чудак заказывал в салуне вот эту сарсапариллу, начинался хохот и подначки Ну, а потом, разумеется, стреляли «с бедра».
Смысл дальнейших рассуждений бармена сводился к тому, что слава покинула Додж-сити в тот самый день, когда в салунах перестали подавать виски и пиво…
Сегодня Додж-сити — обычный американский городок с прицелом
В городе построена точная копия улицы семидесятых годов прошлого века с салунами, где время от времени возникают хорошо отрепетированные и талантливо поставленные потасовки со стрельбой. Здесь же старинный банк, на который нападают бандиты. Гремят выстрелы маршалов, и грабители, театрально хватаясь за грудь и роняя пистолеты, довольно естественно скатываются с крыши банка в уличную пыль.
Весь этот спектакль идет под треск кинокамер и восторженный вой ребятишек.
Но главное богатство Канзаса — тучные стада коров. Вот почему на заставках здешней телевизионной станции изображен коровий череп с рогами. Телевизионные передачи в соседних штатах начинаются с молитвы, а в Канзасе дикторы перво-наперво сообщают о ценах на говядину.
Да, конечно, Додж-сити уже не тот, каким он был когда-то. Нет живописных ковбоев, перевелись конокрады. Коровьи стада теперь охраняют при помощи вертолетов, а вместо коней воруют автомобили. В городе существует компания авиационных такси, на которых можно слетать к теще на ферму или проведать в степи свою нефтяную вышку. Там, где когда-то лежали пыльные дороги, сегодня первоклассные шоссе, по которым вслед за автомобилями катятся волны вонючего бензинового дыма. И, тоскуя по ушедшей славе, жители Додж-сити поставили памятник быкам, которые были запряжены в фургоны с первыми поселенцами. На постаменте памятника надпись: «Наши тропы стали вашими автострадами».
Но слава вернулась в Додж-сити. Вернул ее городу Голливуд. Вот уже полтора десятка лет в каждый понедельник на миллионах телевизионных экранов возникает массивная фигура маршала Мэтта Диллона, которого играет актер Джеймс Арнэсс. За пятнадцать телевизионных лет его пистолет не сделал ни одного промаха. От его железного кулака валятся наземь самые могучие конокрады. Утверждая в Додж-сити закон и порядок, Мэт Диллон отправляет на тот свет трех-четырех, а иногда и пять человек в течение шестидесяти минут, отведенных компанией «Си-Би-Эс» для популярной серии «Ган смоук» («Револьверный дым»). На стороне сурового, беспощадного, но благородного маршала — содержательница салуна очаровательная Китти и местный «Док» (доктор), лица, в отличие от Диллона, действительно жившие в Додж-сити в прошлом веке.
Каждую неделю «Ган смоук» смотрят не менее тридцати пяти миллионов человек. Когда в 1967 году компания решила было заменить эту программу другой, телезрители едва не взбунтовались, а сенат штата Канзас даже принял специальную резолюцию, осуждающую «Си-Би-Эс» за покушение на телевизионную жизнь маршала Диллона.
Телевизионная программа имеет неизменный успех. Так прошлое перекликается с настоящим. Когда мы спросили одного жителя Додж-сити о том, что он думает о культе насилия в современной Америке, он ответил нам словами из библии: — Отцы
И тогда Вашингтонец вспомнил, что в его журналистском блокноте есть запись беседы с известным в Америке актером и драматургом Осси Дэвисом.
— В период молодости нашей нации, — говорил Дэвис, — звуки выстрелов были музыкой нашей мужественности. Мы согнали краснокожих с их земли и растоптали их расу. И это звучало для нас как музыка. Мы закабалили черных, отняли у них плоды их труда и право на человеческое достоинство. И это звучало для нас музыкой. Мы воздвигали славу Америке на перемолотых костях отдельных людей и целых народов. Мы воздвигли эту славу не с проповедью любви и мира, а путем насилия, путем агрессии против тех, кто был слабее нас. Но теперь дуло револьвера, завершив полный цикл, направлено на нас самих, и закон возмездия, от которого нам так долго удавалось увиливать, стучится, наконец, в нашу дверь.
… Каждый американец знает, где находится Додж-сити. Но редко кто из них слышал, что в самом центре Америки, в трех часах езды от этого нашумевшего города, стоит еще город, который называется Москвой.
Мы бы, наверное, посчитали себя плохими москвичами, если бы не отправились навестить своих канзасских земляков. Здешнее Подмосковье выглядело необычно: не было ни березовых рощ, ни широких рек, ни оживленных поселков. Кругом лежала степь, такая ровная и гладкая, что казалось, будто кто-то специально прошелся по ней гигантскими катками. На полях то и дело попадались нефтяные качалки. Издалека они напоминали кузнечиков, заглядывающих под листья в поисках капелек росы.
Но вот появились башни элеваторов, и мы въехали в город Москву. Пробежали полтора десятка домиков, и мы очутились опять в чистом поле. Москвы как таковой не оказалось.
— Быть может, эта Москва раскинулась не столько вдоль, сколько поперек? — предположил Москвич.
Пришлось вернуться в город и у газолиновой станции свернуть направо. Не прошло и минуты, как мы были на южной окраине города, возле одноэтажного здания школы. У калитки лежал, позевывая, огромный пятнистый дог, лишая нас возможности зайти на школьный двор. За школой начиналась взлетная площадка. Там стояло несколько одноместных самолетиков. Было ясно, что это не Домодедово и даже не Быково.
Из степи налетел мини-смерч и закружил опавшие листья на главной московской улице, состоящей, всего из нескольких строений. Так выглядела, наверное, бывшая Тверская-Ямская во времена благополучного княжения Юрия Долгорукого. Улица была безлюдной.
— Где же тут жители? — удивился Москвич. — Должен же, наконец, здесь быть хотя бы свой Моссовет!
Вспомнив, что мистер Адамс, гид авторов «Одноэтажной Америки», всегда брал самую достоверную информацию на газолиновых станциях, Вашингтонец подъехал к бензоколонке и отправился в разведку.
В накуренной комнате верещал телевизор. Молодой парень в форме полицейского, развалясь в кресле и положив ноги на стол, с интересом следил за перипетиями матча регбистов. Его широкий пояс с пистолетом был небрежно отброшен на диван, где сидел механик, поглядывающий то на экран, то на дорогу. Полицейский не удостоил вошедшего взглядом. Очевидно, если бы техасец Джек Райт, погребенный в Додж-сити на Бут-хилле, встал из своей могилы и под окнами газолиновой станции принялся опять палить в детей, то и это событие не заставило бы полицейского оторваться от экрана, на котором регбисты Канзасского университета ломали ребра своим коллегам из Бостона. Вашингтонцу ответил механик: