Американец
Шрифт:
Наверное, Генри подумал о чем-то похожем, потому что вопреки обыкновению не стал язвить, а хлопнув меня по плечу, сказал:
— Парень, если бы мы гнались за славой, можно было бы хоть сейчас устраивать шоу со стрельбой!
Нью-Йорк, Бронкс, 31 августа 1896 года, понедельник, около восьми вечера
Том Эпир терпеливо ждал. Мама уже несколько раз звала его ужинать, но он понимал, что после ужина она его постарается из квартиры не выпустить. Поэтому отделывался торопливым: «Мам, я скоро!» — и продолжал ждать.
Наконец тот, кого он поджидал, вынырнул
— Джиан, постой, разговор есть! — окликнул он молодого китайца.
— Разговор? — удивленно протянул тот.
— Ну а почему бы двум «цветным» парням и не поговорить друг с другом? Не любят-то нас одинаково!
— М-да… Тут ты прав, мужик! Даже трудно сказать, кого тут не любят больше, вас или нас. [126] И о чем ты хотел поговорить?
Томми подошел поближе и, понизив голос почти до шепота, спросил:
126
Напоминаем, это не современные США. Чернокожие не так давно были освобождены от рабства. А против китайцев применялись законы, ограничивающие миграцию. И те и другие были париями тогдашнего общества.
— Слушай, ты не заметил, когда вы сегодня русскому тарелки носили, слежки за вами не было?
— А с чего бы ей быть?
— Да понимаешь, хмырь тут один крутился… Днем со стариной Жаном, консьержем нашим, что-то перетирал, потом пропал куда-то ненадолго, а после снова вернулся и выспрашивал. — Том помолчал, потом уточнил: — Про русского выспрашивал.
— А тебе-то что за дело? Боишься нового «папку» потерять? — необдуманно ляпнул Джиан. И тут же схлопотал от Томми его «коронную связку» — «левой в печень, крюк правой в челюсть». Вернее, толком прошел только удар по печени, от удара в челюсть Джиан неожиданно ловко уклонился, а потом еще и провел подсечку, в результате чего Томми всем телом грохнулся на землю. Когда темнота в глазах прошла, Джиан стоял рядом и протягивал руку, предлагая помочь подняться.
— Прости, Том, глупость я сказал. Так что врезал ты мне правильно. Нет, правда, прости, а? Не прав я был.
Том медленно поднялся, так и не воспользовавшись помощью китайца, но потом неожиданно протянул руку.
— Ладно, мир!
После рукопожатия он продолжил:
— Жан в соседнем доме живет… Я сам видел, жена его вечером к мяснику пошла. Тот им мяса давно не отпускал, долгу накопили. А тут она и вырезки говяжьей пару фунтов унесла. И телятины фунт. Значит, долг нашлось, чем погасить. Но жена у Жана не работает, дома сидит. То есть деньги Жан с работы принес. Но получка у него по пятницам, как у всех.
— И что?
— А то, что думаю я, Джиан, что тот хмырь шпиком был. И русского нашего выслеживал. Вот и спрашиваю, не видел ли ты, чтобы за вами кто-то следил, когда вы заказ русского тащили?
Нью-Йорк, Бронкс, 31 августа 1896 года, понедельник, около девяти вечера
Я заглянул к Джонсонам после ужина, хотелось узнать, как у них все прошло. Да и узнать, точно ли мне не стоит появляться ни в аптеке, ни на «точках», — тоже было необходимо.
Первое, что поразило меня, была тишина. Близкая к абсолютной. В гостиной сидел только сам Тед, его Розочка уже начала укладывать детей. А больше в квартире никого не было. Благодать!
Еще бросалось в глаза, что Тед вымотан до предела.
— Ну, как прошло? — спросил я.
— Успешно. Всех пропустили, жилище я им снял, здесь же, возле строящегося моста, с квартирки толпа китайцев съехала, на Запад перебирались, ну вот Фань и подсказал мне. Небогато, но зато могут устроиться там все вместе. Теперь вот сижу, к тишине привыкаю.
Потом разговор перешел на вопросы бизнеса. Тед подтвердил, что на этой неделе мне соваться ни в аптеку, ни на «точки» не стоит. Правда, тут же проявил и свою протестантскую бережливость:
— Так что за эту неделю тебе от партнерства только двадцатка «капнет», справедливо?
— А тебе? — ехидно уточнил я.
— А я свое потом отработаю!
— Ну, так и я — потом!
Тед улыбнулся.
— Ладно, раз «потом», оставим тебе «полтинник». Слушай, Юра, а давай выпьем?
Едва он успел налить нам по «шоту», [127] как из детской вышла его жена. Выглядела Розочка заплаканной, что резко контрастировало с ее вчерашним видом, исполненным счастья.
127
Небольшая доза выпивки 40–60 мл — фактически «на один глоток».
— Роза, что-то случилось? Почему вы опечалены?
Вместо ответа она беспомощно глянула на меня и разрыдалась.
— Ну же, солнышко, что ты? Будет тебе! Все обойдется, вот увидишь! — тут же бросился утешать ее муж.
Всхлипы потихоньку затихли.
— Сестра ее там осталась. Младшая, Сарой зовут. Когда из Ханьи отплывали, она прямо с парохода сбежала, только записку оставила, мол, к жениху. Любит его, жить без него не может… А хватились только после отплытия. Вот Розочка и переживает за сестренку…
Розочка снова разразилась рыданиями. Поняв, что это надолго, я быстро выпил свой «шот», взмахом руки попрощался с Тедом и удалился.
Нью-Йорк, Бронкс, 31 августа 1896 года, понедельник девять вечера
Старый Фань Вэй немного удивился, когда из-за циновки, загораживающей вход в комнату, где расположился он с тремя помощниками, раздался вопрос Джиана:
— Досточтимый дедушка, не позволите ли вас побеспокоить?
Правда, внук учел обстановку, и вопрос звучал не на английском, а родном кантонском диалекте, [128] но все же сам факт, что он беспокоит дедушку во время «совещания», как сказали бы янки, удивлял.
128
Китайский язык имеет несколько основных диалектов, сильно отличающихся между собой. Например, в наши дни в китайской диаспоре пользуются больше мандаринским диалектом. Но первые переселенцы в Нью-Йорк чаще были с Юга, и родным для них был кантонский диалект.
— Входи, Джиан, конечно же! — любезно ответил старик, откладывая в сторону дымящуюся трубку. — Что приключилось, внучек?
Джиан коротко доложил. Про то, что ему померещилось, что за ними следили. Про сыщика, примеченного Томми, и про погашенный Жаном долг мяснику. И про то, что, по словам Томми, следил шпик именно за русским.
— А почему ты с этим пришел ко мне? — немного помолчав, спросил у молодого китайца дедушка.
— Первой моей мыслью было, что Томми мог и ошибиться, и сыщик интересуется нашими делами.