Американец
Шрифт:
— Помните, я говорил вам, что мы — люди очень странные? — продолжал Беллегард. — Предупреждаю еще раз. Мы очень странные! Моя мать — странная, и брат тоже, и я, честное слово, еще более странный, чем они. Вам покажется даже, что и моя сестра немножко странная. У старых деревьев искривленные ветви, в старых домах — загадочные скрипы. Не забывайте — нам уже восемнадцать веков!
— И прекрасно, — ответил Ньюмен. — Для Этого-то я и приехал в Европу. Вы входите в мою программу.
— Тогда touchez-la, [76] — протянул ему руку Беллегард. — Заключаем сделку: я с вами заодно, я вас поддерживаю и поступаю так потому, что вы мне нравитесь в высшей степени, но это — не единственная причина, — и, держа руку Ньюмена в своей, он искоса поглядел
— Какая же еще?
— Я — в оппозиции. Мне кое-кто не нравится.
— Ваш брат? — спросил Ньюмен своим ровным голосом.
Приложив палец к губам, Беллегард прошептал:
76
По рукам (франц.).
— Ш-ш-ш! У старых родов свои тайны. Действуйте, действуйте! Повидайтесь с моей сестрой и не сомневайтесь в моей симпатии.
И с этим он ушел.
Ньюмен опустился в кресло перед камином и долго сидел, глядя в огонь.
Глава девятая
На следующий день Ньюмен отправился к мадам де Сентре, и слуга сказал ему, что хозяйка дома. Как всегда, поднявшись по широкой холодной лестнице, Ньюмен прошел наверх через просторный вестибюль, стены которого, казалось, состояли сплошь из узких дверей, покрытых давно выцветшей позолотой. Из вестибюля его провели в гостиную, где он бывал раньше. Комната оказалась пустой, и ему доложили, что мадам де Сентре сейчас выйдет. Ньюмен ждал и гадал, виделся ли Беллегард с сестрой после вчерашнего разговора и, если виделся, рассказал ли ей, о чем они говорили. Если рассказал, тогда то, что мадам де Сентре согласилась его принять, можно считать обнадеживающим. Он представлял себе, как вот сейчас она выйдет к нему и по ее глазам он поймет: она уже знает о его безудержном восхищении и о замыслах, которые это восхищение породило, и Ньюмена пробирала дрожь, но испытываемое волнение не было неприятным. Что бы ни выразило ее лицо, оно не станет менее прекрасным, и, как бы она ни отнеслась к его предложению, он заранее знал: ни насмешки, ни презрения оно у нее не вызовет. Он был уверен: стоит ей только заглянуть ему в душу и оценить глубину его чувства к ней, в ее добром расположении можно будет не сомневаться.
Наконец мадам де Сентре вошла в гостиную, меж тем как Ньюмен, встревоженный ее долгим отсутствием, уже опасался, не раздумала ли она с ним встретиться. Ее лицо озаряла обычная открытая улыбка, она протянула Ньюмену руку, и сияющие кроткие глаза обратились прямо на него, она сказала, что рада его видеть, выразила надежду, что он в добром здравии, и ее голос ни разу не дрогнул. Как и раньше, при их прежних встречах, Ньюмен уловил окружающую ее атмосферу застенчивости, которая становилась тем очевиднее, чем ближе вы соприкасались с мадам де Сентре, хотя необходимость вращаться в свете скрадывала эту черту. Однако всегда присущая ей душевная скромность придавала особую прелесть той твердости и уверенности, которые проявлялись в ее манерах, как бы свидетельствуя о победе ее над собой, — даре весьма редком, а едва уловимые признаки застенчивости уместнее всего было бы сравнить с особым туше в игре пианиста. Именно эта способность «покорять», как принято говорить, отзываясь об артистах, впечатляла и пленяла Ньюмена. Он то и дело вспоминал, что, еще только мечтая увенчать свои успехи женитьбой, думал именно о такой хозяйке своего дома — хозяйке, по которой окружающие будут судить о нем самом. Единственным осложнением было то, что столь совершенный инструмент в руках гения, им владеющего, имеет свойство вносить слишком много своего в толкование вашей натуры. Ньюмен всегда чувствовал, что мадам де Сентре получила утонченное воспитание, прошла в юности таинственные церемонии и посвящения, приобщавшие ее к жизни высокопоставленного круга, была вышколена и умела приспособиться к требованиям света. В результате она, как я уже говорил, казалась женщиной редкостной, неоценимой — предметом роскоши, по выражению Ньюмена, — женщиной, к обладанию которой и должен стремиться мужчина, задавшийся целью окружить себя всем самым лучшим. Но, думая о своем будущем счастье, Ньюмен задавался вопросом, где в столь изысканном сочетании достоинств провести
— Рад, что застал вас одну, — сказал он. — Как вы знаете, прежде мне такое счастье не выпадало.
— Но мне казалось, вы и прежде были вполне довольны, — ответила мадам де Сентре, — сидели, наблюдали за моими гостями и, по всей видимости, искренне забавлялись. Кстати, что вы о них скажете?
— Скажу, что дамы все очень изящны, очень грациозны и весьма остры на язык. Но главным образом они лишь дают повод еще больше восхищаться вами.
Со стороны Ньюмена это была не просто галантность — искусство, в котором он был совершенный профан, им руководил инстинкт практичного человека — человека, принявшего решение, знающего, чего хочет, и уже начавшего действовать для достижения своей цели.
Мадам де Сентре слегка вздрогнула и подняла брови; как видно, она не ожидала получить столь пылкий комплимент.
— В таком случае, — засмеялась она, — то, что вы застали меня одну, не слишком для меня выгодно. Надеюсь, что скоро кто-нибудь да появится.
— Надеюсь, что нет, — парировал Ньюмен. — Я намерен сказать вам нечто важное. Вы виделись с братом?
— Да, я говорила с ним час назад.
— Он сказал, что навестил меня вчера вечером?
— Сказал.
— И сообщил, о чем мы говорили?
Мадам де Сентре ответила не сразу. Услышав от Ньюмена эти вопросы, она чуть-чуть побледнела, будто принимая то, что последует дальше, как нечто неизбежное и малоприятное.
— Вы поручили ему что-нибудь передать? — спросила она.
— Не то чтобы передать. Я просил его оказать мне услугу.
— Услуга состояла в том, чтобы он расточал вам похвалы, не так ли? — этот вопрос сопровождался слабой улыбкой, словно в шутливом тоне ей легче было вести разговор.
— В общем, да, — ответил Ньюмен. — И он их расточал?
— Он говорил о вас очень хорошо. Но, зная, что это делалось по заказу, я уже не могу верить его панегирикам.
— И напрасно, — заметил Ньюмен. — Ваш брат не стал бы говорить обо мне то, чего сам не думает. Для этого он слишком честен.
— А вы, я вижу, слишком коварны! — сказала мадам де Сентре. — Не потому ли вы хвалите моего брата, что хотите завоевать мое расположение? Должна признаться, что это — верный путь.
— По мне, так любой путь, приводящий к цели, хорош. Я готов целый день восхвалять вашего брата, если это мне поможет. Он благородный малый. Когда он дал обещание помочь мне, я понял, что на него можно положиться.
— Не слишком-то полагайтесь, — сказала мадам де Сентре. — Он мало чем может вам помочь.
— Конечно, свой путь я должен прокладывать сам. Это я отлично знаю, я хотел только запастись каким-то шансом. А раз после того, что он вам сказал, вы согласились принять меня, я склонен думать, вы мне этот шанс даете.
— Я принимаю вас, — медленно и серьезно ответила мадам де Сентре, — потому что обещала брату.
— Да благословит вашего брата Господь! — воскликнул Ньюмен. — Вот что я сказал ему вчера вечером: ни одна из виденных мной женщин не вызывала у меня такого восторга, и я все бы отдал, чтобы вы стали моей женой, — он сделал это заявление ничуть не смущаясь, решительно и прямо. Мысль жениться на мадам де Сентре целиком овладела им, он сжился с ней и, опираясь на чистоту своих намерений, обращался к мадам де Сентре, невзирая на всю ее утонченность, совершенно спокойно. Возможно, этот тон и манера были избраны им правильно. Однако чуть принужденная улыбка, игравшая на губах его собеседницы, вдруг погасла, мадам де Сентре смотрела на Ньюмена, слегка приоткрыв рот, а лицо ее сделалось похожим на трагическую маску. По всей видимости, разговор, в который он ее вовлек, был для нее крайне мучителен. И все же она не выказывала гнева. Ньюмен забеспокоился, не обидны ли ей его слова, хотя у него в голове не укладывалось, чем могут обидеть излияния в преданности. Он поднялся с места и, опершись рукой о каминную полку, встал перед мадам де Сентре.