Американец
Шрифт:
Валентин все еще лежал с закрытыми глазами, и в его состоянии не было заметно никаких перемен. Ньюмен сел рядом с постелью и долгое время пристально вглядывался в своего друга. Потом мысли о собственном несчастье отвлекли его, и он перевел взгляд на цепочку Альп, видневшихся из-за отодвинутого узкого холщового занавеса на окне, сквозь которое в комнату проникали солнечные лучи, яркими квадратами падавшие на покрытый красными плитками пол. Он пытался расцветить свои грустные мысли надеждой, но плохо в этом преуспел. То, что с ним произошло, было так внезапно и сокрушительно, что выглядело настоящей катастрофой, неотвратимым и жестоким ударом самой судьбы. Случившееся
— Неужели у вас такая кислая мина из-за меня?
Обернувшись, Ньюмен увидел, что Валентин лежит в той же позе, но глаза у него открыты и он даже силится улыбнуться. Его ответное рукопожатие, когда Ньюмен схватил его за руку, было едва ощутимым.
— Я слежу за вами уже с четверть часа, — продолжал Валентин, — лицо у вас темнее тучи. Да-да, вы глубоко возмущены мною. Вполне понятно! Я и сам собой возмущен.
— Не стану вас бранить, — ответил Ньюмен. — Я слишком расстроен. Ну а как вы? Силы прибывают?
— О нет, убывают. Ведь моя участь решена. Вам уже сказали?
— Последнее слово тут за вами. Вы поправитесь, если постараетесь, — с наигранной бодростью ответил Ньюмен.
— Где уж мне стараться, дорогой мой! Старания требуют усилий, а на какие усилия способен человек, если у него в боку дырка величиной со шляпу, и стоит сдвинуться на волосок, как из этой дырки начинает сочиться кровь. Я знал, что вы приедете, — продолжал он. — Знал, что проснусь и увижу вас, поэтому не удивился. Но со вчерашнего вечера никак не мог вас дождаться. Не знал, как мне вылежать неподвижно, пока вы не приедете. Мне нужно лежать неподвижно — как мумия в саркофаге. Вы говорите — постараться! Вот я и старался! И поэтому я еще здесь — старался двадцать часов подряд, а для меня это словно двадцать дней. — Беллегард говорил медленно, тихо, но достаточно отчетливо. Однако было видно, что его донимает сильная боль, и в конце концов он снова закрыл глаза.
Ньюмен умолял его помолчать и поберечь силы, доктор строго запретил больному разговаривать.
— О, — отвечал Валентин, — и есть будем, и пить будем, ибо завтра… завтра… — он опять замолчал. — Нет, не завтра, а, может быть, уже сегодня! Ни есть, ни пить я не могу, но пока могу говорить. В моем положении какой толк в воздер… в воздержании? Не могу выговаривать длинные слова, а ведь какой я был говорун! Господи, сколько я всегда болтал!
— Тем больше оснований помолчать сейчас! — сказал Ньюмен. — Мы же и так знаем, как вы умеете говорить.
Но Валентин, не обращая внимания на его слова, продолжал тем же слабым, едва слышным голосом:
— Я хотел видеть вас, потому что вы виделись с сестрой. Она знает? Она приедет?
Ньюмен пришел в замешательство.
— Да, думаю, сейчас уже знает.
— А вы ей не сказали? — спросил Валентин и тут же задал новый вопрос: — Вы не привезли мне письма от нее? — Его глаза глядели на Ньюмена ласково, но очень внимательно.
— Я не видел ее после того, как получил вашу телеграмму, — объяснил Ньюмен. — Но я ей написал.
— И она не прислала ответа?
Ньюмену пришлось признаться, что мадам де Сентре нет в Париже.
— Вчера она уехала во Флерьер.
— Вчера? Во Флерьер? Зачем? Что ей там понадобилось? Какой сегодня день? Какой день был вчера? О, значит, я ее не увижу! — печально сказал Валентин. — Флерьер слишком далеко. — И он снова закрыл глаза.
Ньюмен сидел молча, делая жалкие попытки изобрести какие-нибудь правдоподобные объяснения
— А мать и брат? Они приедут? Они тоже во Флерьере?
— Они в Париже, но их я тоже не видел, — ответил Ньюмен. — Если они получили вашу телеграмму вовремя, они могли выехать сегодня утром. А иначе им придется ждать ночного экспресса, и тогда они приедут завтра под утро, как я.
— Они меня не поблагодарят, нет, не поблагодарят, — пробормотал Валентин. — Им предстоит отвратительная ночь, а Урбан не выносит утреннего воздуха. Я не видел, чтобы хоть раз в жизни он вышел из своей комнаты раньше полудня. И никто не видел. Мы даже не знаем, каков он поутру. Может, совсем другой. Кто знает? Впрочем, может быть, об этом узнают потомки? По утрам он корпит у себя в кабинете над своим трудом о принцессах. Но я должен был за ним послать, правда? И кроме того, мне хочется, чтобы моя мать сидела там, где вы сидите, и я мог бы попрощаться с ней. Может статься, я так толком и не знаю ее и она еще преподнесет мне какой-нибудь сюрприз. Вы тоже не воображайте, будто знаете ее, она и вас еще чем-нибудь удивит. Но если я не увижу Клэр, мне все безразлично. Я все время думал о встрече с ней, даже видел во сне, как мы встретились. Почему вдруг сегодня она поехала во Флерьер? Она мне ничего не говорила. Что случилось? А, она, наверное, догадалась, что я здесь — и почему. В первый раз в жизни она меня разочаровала. Бедная Клэр!
— Вы же знаете, что мы еще не муж и жена, — сказал Ньюмен. — Поэтому пока она не отчитывается передо мной в своих поступках, — и он изобразил на лице улыбку.
Валентин с минуту вглядывался в него.
— Вы поссорились?
— Нет, нет, нет! — вскричал Ньюмен.
— С какой счастливой миной вы это произносите, — сказал Валентин. — Да, вы и будете счастливы — va! [140]
На это ироничное восклицание, тем более исполненное значения, что о его ироничности говоривший не догадывался, бедный Ньюмен смог ответить только беспомощным, ничего не выражающим взглядом. Валентин же, не отводивший от него своего горячечного взора, заметил:
140
Здесь: да! (франц.)
— Но что-то у вас произошло. Я наблюдал за вами, не очень-то вы похожи на счастливого жениха.
— Дорогой друг, — сказал Ньюмен, — как я могу выглядеть счастливым женихом? Вы думаете, мне приятно смотреть, как вы здесь лежите, а я ничем не могу вам помочь?
— Ну что вы! Кому-кому, а вам сейчас пристало радоваться, у вас для этого все основания. Ведь я являю собой доказательство вашей правоты. Разве годится выглядеть уныло, если у вас имеется возможность заявить: «Я вас предупреждал». Вы наговорили мне в свое время много правильных вещей, я думал над этим. Но, дорогой мой, я тоже был прав. Все было сделано по правилам.
— Но я не сделал того, что должен был сделать, — ответил Ньюмен. — Я должен был повести себя по-другому.
— Например?
— Ну, так или иначе, но я должен был удержать вас — удержать, как маленького ребенка.
— Да сейчас я и впрямь как маленький, — сказал Валентин. — Меня даже и ребенком назвать нельзя. Ребенок беспомощен, но принято считать, что за детьми будущее, а у меня будущего нет. Вряд ли общество теряло когда-либо столь малоценное дитя.