Американская фантастика
Шрифт:
— Бам! Еще ракета взлетела! — вопил он во всю глотку. — Бам! Боже мой!
Черные головы смотрели вперед, никто не показывал вида, что слушает, только белки скользнут по нему и снова спрячутся.
— Тр-р-рах! Все ракеты вдребезги! Крики, ужас, смерть! Бам! Боже милосердный! Мне-то что, я остаюсь здесь, на матушке-земле. Старушка не подведет! Ха-ха!
Постукивали копыта, взбивая пыль. Дребезжали фургоны на разбитых рессорах.
— Бам! — Голос Тиса одиноко звучал в жарком воздухе, силясь нагнать страх на пыль и ослепительное небо. — Бах! Черномазых раскидало по всему космосу! Как даст метеором по ракете и разметало вас, точно малявок! В космосе полно метеоров! А вы не знали? Точно! Как картечь, даже гуще! И посыпятся ваши жестяные ракеты, как рябчики, как глиняные трубки! Ржавые банки, набитые черной треской! Пошли хлопать, как хлопушки: бам! бам! бам! Десять тысяч убитых, еще десять тысяч. Летают вокруг земли в космосе, вечно летают, холодненькие, окоченевшие, высоко-высоко, владыка небесный! Слышите, эй, вы там! Слышите?!
Молчание. Широко, нескончаемо течет река. Начисто вылизав все лачуги, смыв их содержимое, она несет часы и стиральные доски, шелковые отрезы и гардинные карнизы, несет куда-то в далекое черное море.
Два часа дня. Прилив схлынул, поток мелеет. А затем река и вовсе высохла, в городе воцарилась тишина, пыль мягким ковром легла на строения, на сидящих мужчин, на высокие, изнывающие от духоты деревья.
Тишина.
Мужчины на веранде прислушались.
Ничего. Тогда их воображение, их мысли полетели дальше, в окрестные луга. Спозаранку весь край оглашало привычное сочетание звуков. Верные заведенному порядку, тут и там пели голоса; под мимозами смеялись влюбленные; где-то журчал смех негритят, плескавшихся в ручье; на полях мелькали спины и руки: из лачуг оплетенных зеленью плюща, доносились шутки и радостные возгласы.
Сейчас над краем будто пронесся ураган и смел все звуки. Ничего. Гробовая тишина. На кожаных петлях повисли грубо сколоченные двери. В безмолвном воздухе застыли брошенные качели из старых покрышек. Опустели плоские камни на берегу — излюбленное место прачек. На заброшенных бахчах одиноко дозревают арбузы, тая под толстой коркой освежающий сок. Пауки плетут новую паутину в покинутых хижинах; сквозь дырявые крыши вместе с золотистыми лучами солнца проникает пыль. Кое-где теплится забытый в спешке костер, и пламя, внезапно набравшись сил, принимается пожирать сухой остов соломенной лачуги. И тогда тишину нарушает довольное урчание изголодавшегося огня.
Мужчины, словно окаменев, сидели на веранде скобяной лавки.
— Не возьму в толк, с чего это им вдруг загорелось уезжать именно сейчас. Вроде, все шло на лад. Что ни день, новые права получали. Чего им еще надо? Избирательный налог отменили, один штат за другим принимает законы, чтобы не линчевать, кругом равноправие! Мало им этого? Зарабатывают почти что не хуже любого белого — и вот тебе на, сорвались с места.
В дальнем конце опустевшей улицы показался велосипедист.
— Разрази меня гром, Тис, это твой Силли едет.
Велосипед остановился возле крыльца, на нем сидел цветной, парнишка лет семнадцати, угловатый, нескладный — длинные руки и ноги, круглая, как арбуз, голова. Он взглянул на Сэмюэля Тиса и улыбнулся.
— Что, совесть заговорила, вернулся, — сказал Тис.
— Нет, хозяин, я просто привез велосипед.
— Это почему же — в ракету не влазит?
— Да нет, хозяин, не в том дело…
— Можешь не объяснять в чем дело! Слазь, я не позволю тебе красть мое имущество! — Он толкнул парня. Велосипед упал. — Пошел в лавку, медяшки чистить.
— Что вы сказали, хозяин? — Глаза парня расширились.
— То, что слышал! Надо ружья распаковать и ящик вскрыть — гвозди пришли из Натчеза…
— Мистер Тис…
— Наладить ларь для молотков…
— Мистер Тис, хозяин!
— Ты еще стоишь здесь?! — Тис свирепо сверкнул глазами.
— Мистер Тис, можно я сегодня возьму выходной? — спросил парень извиняющимся голосом.
— И завтра тоже, и послезавтра, и после-послезавтра? — сказал Тис.
— Боюсь, что так, хозяин.
— Бояться тебе надо, это верно. Пойди-ка сюда. — Он потащил парня в лавку и достал из конторки бумагу.
— Помнишь эту штуку?
— Что это, хозяин?
— Твой трудовой контракт. Ты подписал его, вот твой крестик, видишь? Отвечай.
— Я не подписывал, мистер Тис. — Парень весь трясся. — Кто угодно может поставить крестик.
— Слушай, Силли. Контракт: «Я обязуюсь работать на мистера Сэмюэля Тиса два года, начиная с 15 июля 2001 года, а если захочу уволиться, то заявлю об этом за четыре недели и буду продолжать работать, пока не будет подыскана замена». Вот, — Тис стукнул ладонью по бумаге, его глаза блестели. — А будешь артачиться, пойдем в суд.
— Я не могу! — вскричал парень; по его щекам покатились слезы. — Если я не уеду сегодня, я не уеду никогда.
— Я отлично тебя понимаю, Силли, да-да, и сочувствую тебе. Но ничего, мы будем хорошо обращаться с тобой, парень, хорошо кормить. А теперь ступай и берись за работу, и выкинь из головы всю эту блажь, понял? Вот так, Силли. — Тис мрачно ухмыльнулся и потрепал его по плечу.
Парень повернулся к старикам, сидящим на веранде. Слезы застилали ему глаза.
— Может… может, кто из этих джентльменов…
Мужчины под навесом, истомленные зноем, подняли головы, посмотрели на Силли, потом на Тиса.
— Это как же понимать: ты хочешь, чтобы твое место занял белый? — холодно спросил Тис.
Дед Квортэрмэйн поднял с колен красные руки. Он задумчиво поглядел в даль и сказал:
— Слышь, Тис, а как насчет меня?
— Что?
— Я берусь работать вместо Силли.
Остальные притихли.
Тис покачивался на носках.
— Дед… — произнес он предостерегающе.
— Отпусти парня, я почищу, что надо.
— Вы… в самом деле, взаправду? — Силли подбежал к деду. Он смеялся и плакал одновременно, не веря своим ушам.
— Конечно.
— Дед, — сказал Тис, — не суй свой паршивый нос в это дело.
— Не держи мальца, Тис.
Тис подошел к Силли и схватил его за руку.
— Он мой. Я запру его в задней комнате до ночи.
— Не надо, мистер Тис!
Парень зарыдал. Горький плач громко отдавался под навесом. Темные веки Силли набухли. На дороге вдали появился старенький, дребезжащий «форд», увозивший последних цветных.