Американская трагедия. (Часть 2)
Шрифт:
Потом Мейсон вызвал свидетельницу миссис Ратджер Донэгью, которая самым спокойным и ровным тоном сообщила, что вечером восьмого июля, между половиной шестого и шестью часами, она и ее муж разбили палатку вблизи Лунной бухты, а затем поехали кататься на лодке и ловить рыбу, и, когда они были примерно в полумили от берега и в четверти мили от поросшего лесом мыса, ограждающего Лунную бухту с севера, она услышала крик.
– Между половиной шестого и шестью, вы говорите?
– Да, сэр.
– Так какого числа это было?
– Восьмого июля.
– И в каком точно месте вы были в это время?
– Мы
– Не «мы». Где были вы лично?
– Я вместе с мужем переплывала на лодке через ту часть озера, которая, как я после узнала, называется Южным заливом.
– Так. Теперь расскажите, что случилось дальше.
– Когда мы доплыли до середины залива, я услышала крик.
– Какой крик?
– Душераздирающий, как будто кто-то кричал от боли… или от ужаса… Пронзительный крик – я потом не могла его забыть.
Тут поднялся Белнеп, ходатайствуя об исключении последней фразы из протокола, и дано было указание вычеркнуть ее.
– Откуда доносился этот крик?
– Издалека. Из лесу или, может быть, из какого-то места позади него.
– Знали ли вы тогда, что по ту сторону мыса есть еще залив или бухта?
– Нет, сэр.
– Ну, а что же вы подумали тогда – что кричат в прибрежном лесу?
(Протест защиты, принятый судом.)
– А теперь скажите нам, кто это кричал – мужчина или женщина? И что именно кричали?
– Кричала женщина. Крик был очень пронзительный и явственный, но, конечно, далекий. Она вскрикнула дважды – как будто «Ой-ой!» или «А-ах!», как кричит человек, когда ему больно.
– Вы уверены, что не ошиблись и что кричала именно женщина, а не мужчина?
– Нет, сэр. Я вполне уверена. Голос был женский, слишком высокий для мужчины или для мальчика. Так могла кричать только женщина.
– Понимаю. А теперь скажите-ка, миссис Донэгью… вот эта точка на карте показывает, где было найдено тело Роберты Олден, – видите?
– Да, сэр.
– А видите вторую точку, вот здесь, за деревьями, которая показывает приблизительно, где находилась ваша лодка?
– Вижу, сэр.
– Не думаете ли вы, что голос доносился с указанного здесь места Лунной бухты?
(Опротестовано. Протест принят.)
– Не повторился ли крик?
– Нет, сэр. Я ждала. Кроме того, я обратила на этот крик внимание мужа, и мы с ним оба ждали, но больше ничего не слышали.
Потом за свидетельницу взялся Белнеп, жаждавший доказать, что крик мог быть вызван ужасом, но не болью; он допросил ее заново с самого начала и убедился, что ни ее, ни ее мужа, также вызванного свидетелем, никоим образом невозможно поколебать. Они уверяли, что крик неизвестной женщины произвел на них глубокое, неизгладимое впечатление. Он преследовал их обоих, и, вернувшись в палатку, они все время о нем говорили. Муж не хотел отыскивать место, откуда доносился крик, потому что были уже сумерки, а ей все чудилось, что там, в лесу, убили какую-то женщину или девушку, и потому она не хотела оставаться здесь дольше, и на следующее же утро они отправились на другое озеро.
Томас Баррет, адирондакский проводник, обслуживавший лагерь на озере Дэм, показал, что в час, указанный миссис Донэгью, он шел берегом к гостинице на озере Большой Выпи и не только видел мужчину и женщину в лодке, примерно в описанном свидетельницей месте, но южнее на берегу залива заметил также и палатку этих туристов. Он показал еще, что лодку, находящуюся в Лунной бухте, невозможно увидеть откуда-либо со стороны, – разве только если вы находитесь у самого входа в бухту. Вход очень узок, и с озера бухта совершенно не видна. Были и еще свидетели, подтвердившие это.
И тут (этот психологический эффект был тщательно обдуман заранее) в час, когда в высоком, узком зале суда свет вечернего солнца уже стал меркнуть, Мейсон начал читать письма Роберты одно за другим, совсем просто и без всякой декламации, но с тем сочувствием и глубоким волнением, какое пробудилось в нем при первом их чтении. Тогда они заставили его плакать.
Он начал с первого письма, написанного восьмого июня – всего через три дня после ее отъезда из Ликурга, – и прочел их все, вплоть до четырнадцатого, пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого.
По отдельным местам различных писем и по упоминающимся то там, то тут событиям и фактам можно было воссоздать всю историю знакомства Роберты с Клайдом, вплоть до его намерения приехать за нею через три недели, затем через месяц, затем восьмого или девятого июля… и затем – ее внезапная угроза, после чего он поспешно решил встретиться с нею в Фонде. И пока Мейсон читал эти бесконечно трогательные письма, влажные глаза, появившиеся в руках платки и покашливание свидетельствовали о силе их воздействия на публику и на присяжных.
«Ты советовал мне не тревожиться, не думать так много о том, как я себя чувствую, и весело проводить время. Хорошо тебе говорить, когда ты в Ликурге, окружен друзьями и тебя повсюду приглашают. Мне трудно разговаривать по телефону от Уилкоксов: всегда кто-нибудь может меня услышать, а ты все время напоминаешь, что нельзя говорить и того и другого. Мне надо было о многом тебя спросить, но по телефону не удалось. Ты все время только повторяешь, что все уладится. Но ты не сказал определенно, что приедешь двадцать седьмого. Я не совсем разобрала – было очень плохо слышно, – но как будто ты почему-то задержишься еще позже. Но это невозможно, Клайд! Папа и мама третьего уезжают в Хемилтон, к дяде. А Том и Эмилия в тот же день поедут к сестре. Но я не могу и не хочу опять ехать к ней. И не могу оставаться здесь совсем одна. Так что ты должен, право же, должен приехать, как обещал. Клайд, в таком положении я не могу дольше ждать, и ты просто должен приехать и увезти меня отсюда. Только, пожалуйста, умоляю тебя, не мучай меня больше никакими отсрочками».
И еще:
«Клайд, я поехала домой, потому что думала, что могу тебе верить. Ты тогда торжественно обещал приехать за мной самое позднее через три недели и уверял, что за это время успеешь все устроить, соберешь достаточно денег и мы сможем жить на них, пока ты не найдешь где-нибудь другую работу. Но третьего июля будет уже почти месяц, как я здесь, а вчера ты совсем не был уверен, что сумеешь приехать третьего. А ведь я сказала тебе, что мои родители уезжают на десять дней в Хемилтон. Потом, правда, ты сказал, что приедешь, но сказал как будто для того, чтобы меня успокоить. И я с тех пор ужасно волнуюсь.