Американская трагедия
Шрифт:
– Очередной!
Хегленд вскочил и исчез.
Теперь Клайд был первым номером. Четвертый номер уже снова сел около него, зорко поглядывая - не понадобятся ли где-нибудь его услуги.
– Очередной!
– возглас Барнса.
Клайд вскочил и стал перед ним, радуясь, что никто не входит с чемоданами, но терзаясь страхом, что не поймет поручения или выполнит его недостаточно быстро.
– Узнай, чего хочет восемьсот восемьдесят второй.
Клайд помчался к лифтам с надписью "для служащих", помня, что именно этим путем он поднимался с Оскаром на двенадцатый этаж; но другой мальчик, выходивший из лифта для гостей, указал ему на его ошибку.
– Вызвали в номер?
– окликнул он.
– Тогда иди к лифту "для гостей". А эти два для служащих и для тех, кто с вещами.
Клайд поспешил исправить свой промах.
– На восьмой, - сказал он.
В лифте больше никого не было, и маленький негр-лифтер заговорил с Клайдом:
– Новенький, да? Не видал вас раньше.
– Да, я только что поступил, - ответил Клайд.
– Ну, вам тут понравится, - дружелюбно сказал мальчик.
– Тут, знаете, всем нравится. Вам какой этаж, восьмой?
Он остановил кабину лифта, и Клайд вышел. От волнения он забыл спросить, в какую сторону ему идти, и теперь, начав искать нужный номер, быстро убедился, что попал не в тот коридор. Пушистый коричневый ковер под ногами, светлые, окрашенные в кремовый цвет стены, мягкий свет, льющийся сквозь белоснежные шары, вделанные в потолок, - все это казалось ему атрибутами наивысшего социального благополучия, почти неправдоподобного совершенства, - так далеко это было от всего, что он знал.
Наконец, отыскав номер 882, он робко постучал и через мгновение в приоткрывшуюся дверь увидел кусок синей в белую полоску пижамы и выше соответствующую часть круглого румяного лица и один глаз, окруженный морщинками.
– Вот тебе доллар, сынок.
– Казалось, что это говорил глаз, и сейчас же появилась рука, державшая бумажку в один доллар. Рука была толстая и красная.
– Сбегай к галантерейщику и купи мне пару подвязок. Бостонские подвязки, шелковые. Да поскорее!
– Слушаю, сэр, - ответил Клайд и взял доллар.
Дверь захлопнулась, а Клайд уже мчался по коридору к лифту, гадая про себя, что такое "галантерейщик". Хотя Клайду было уже семнадцать лет, он не знал этого слова, - никогда прежде не слышал его или, может быть, слышал, но не обращал внимания. Если б ему сказали "магазин мужского белья", он бы сразу понял. Но ему велели пойти к "галантерейщику", а он не знал, что это такое. Холодный пот выступил у него на лбу. Колени подгибались. Черт! Как теперь быть? Что, если он спросит у кого-нибудь, даже у Хегленда, и его сочтут...
Он вошел в лифт, и кабина пошла вниз. Галантерейщик... Галантерейщик... И вдруг его осенило. Допустим, он не знает, что это такое. Но в конце концов нужна пара шелковых бостонских подвязок. Где же достать шелковые бретонские подвязки? Ясно, там, где вообще покупают принадлежности мужского туалета. Ну, конечно! Магазин мужского белья. Надо сбегать в магазин. И по дороге вниз, заметив, что и этот негр-лифтер смотрит приветливо, он спросил:
– Не знаете, где тут поблизости магазин мужского белья?
– В этом же здании, как раз около южного входа, - ответил негр, и Клайд, испытывая величайшее облегчение, поспешил туда.
Он все еще чувствовал себя неловко и странно в туго затянутой форменной куртке и в этой забавной круглой шапочке. Ему все казалось, что она вот-вот слетит с головы, и он исподтишка то и дело старался поплотнее надвинуть ее. Вбежав в ярко освещенный магазин, он торопливо сказал:
– Мне надо пару шелковых бостонских подвязок!
– Отлично, сынок, пожалуйста!
– елейным тоном сказал галантерейщик, невысокий, румяный человек с блестящей лысиной и в золотых очках. Наверно, для кого-нибудь в отеле? Ну вот, это стоит семьдесят пять центов, а вот десять центов для тебя, - сказал он, завертывая покупку и опуская доллар в кассу.
– Я всегда рад услужить мальчикам из отеля: знаю, что вы и в другой раз ко мне придете.
Клайд взял десять центов и пакет. Он не знал, что и думать. Подвязки стоят семьдесят пять центов - так сказал галантерейщик. Значит, вернуть нужно только двадцать пять центов сдачи. Выходит, десять центов остаются ему. А теперь... может быть, и гость тоже даст ему на чай.
Он побежал назад в отель, к лифту.
Где-то играл струнный оркестр, и чудесные звуки наполняли вестибюль. Неторопливо проходили люди - такие нарядные, самоуверенные, так непохожие на тех, кого он встречал на улицах и вообще вне стен отеля.
Дверца лифта распахнулась. Несколько человек вошли в кабину, после всех - Клайд и другой рассыльный, поглядевший на него с любопытством. На шестом этаже этот мальчик вышел. На восьмом вышли Клайд и пожилая дама. Он поспешил к двери номера 882 и постучал. Дверь приоткрылась; обитатель номера успел уже сменить пижаму на брюки и побриться.
– А, уже!
– воскликнул он.
– Да, сэр, - ответил Клайд, протягивая пакет и сдачу.
– Он сказал, подвязки стоят семьдесят пять центов.
– Он просто грабитель! А сдачу все равно возьми себе, - ответил тот, протянул Клайду двадцать пять центов и закрыл дверь.
Мгновение Клайд стоял, как завороженный. "Тридцать пять центов, - думал он, - тридцать пять центов! За одно пустячное поручение! Неужели тут всегда так? Не может быть! Это невозможно!" Ноги его тонули в мягком ковре, а рука сжимала в кармане деньги; в эту минуту он готов был завизжать или громко расхохотаться. Шутка - тридцать пять центов за такой пустяк! Один дал ему двадцать пять центов, другой - десять, а ведь он ничего не сделал!
Внизу он поспешно выскочил из кабины. В вестибюле его снова пленили звуки оркестра, а нарядная толпа, сквозь которую он пробирался обратно к скамье рассыльных, привела его в трепет.
Затем его послали отнести три чемодана и два зонтика пожилой супружеской чете, - видимо, фермерам, снявшим номер с гостиной, спальней и ванной на пятом этаже. По дороге, как заметил Клайд, супруги внимательно разглядывали его, хотя ни слова не сказали. Как только они вошли в номер, Клайд быстро повернул выключатель около двери, опустил шторы и разместил чемоданы; и тут пожилой и неуклюжий супруг, все время наблюдавший за Клайдом, - весьма солидная личность в бакенбардах, - изрек наконец: