Американские боги

Гейман Нил

Тень показал ему ключ с биркой, на которой был написан адрес.

— Ну, — сказал старик, — пешком можно дойти минут за десять, а то и за двадцать — через мост, потом завернуть. Правда, в такую холодрыгу никакой радости нет пешком переться, тем более — когда не знаешь, куда идти, дорога всегда кажется длиннее, не замечали? Первый раз идешь будто целую вечность, а потом хоп — и уже на месте.

— Да, — согласился Тень. — Никогда об этом не думал. Но должно быть, так оно и есть.

Старик кивнул, и его лицо расплылось в улыбке.

— А, какого черта, Рождество ведь! Подброшу вас на Тесси.

Тень пошел за стариком к дороге, где стоял большой старенький родстер. Наверное,

на таких машинах, с боковыми подножками и всякими прибамбасами, понтовались гангстеры в бурные двадцатые. В свете люминесцентной лампы родстер был какого-то темного насыщенного цвета — может красного, а может и зеленого.

— Это Тесси, — сказал старик. — Красавица, да? — Он похлопал машину по-хозяйски там, где складная крыша выгибалась аркой слева от водительского места.

— Какой она марки? — спросил Тень.

— «Уэндт Феникс». «Уэндт» разорился в 31-м, а имя перекупил «Крайслер», но только «Уэндтов» они больше не выпускали. Харви Уэндт, который основал компанию, был из местных. Свалил в Калифорнию и покончил с собой, году в 1941–1942-м. Такое вот несчастье.

В машине пахло кожей и сигаретным дымом — запах был застарелый: словно люди годами выкуривали тут приличное количество сигарет и сигар, и запах тлеющего табака стал частью самой машины. Старик включил зажигание, и Тесси завелась с первого оборота.

— Завтра, — сказал он Тени, — я поставлю ее в гараж. Накрою чехлом от пыли, и так она простоит до весны. Вообще говоря, не стоило, конечно, ездить на ней сейчас, по снежным дорогам.

— Она плохо идет по снегу?

— Идет-то хорошо. Только все дороги посыпаны солью. А от соли такие старые красотки ржавеют быстрее, чем можно себе представить. Хотите, чтобы я поскорее доставил вас до места — или устроить вам экскурсию по ночному городу?

— Ну что вы, не беспокойтесь…

— Да какое там беспокойство! Доживете до моих лет, будете радоваться, если ночью сможете хоть на минутку сомкнуть глаза. Я просто счастлив бываю, если удается поспать часов пять кряду, — а потом все, вскочил, мысля побежала. Ой, что же это я? Позвольте представиться — Хинцельманн. Сказал бы, зовите меня просто Ричи, но все мои здешние знакомцы зовут меня просто Хинцельманн. Руки не подаю — одной рукой с Тесси не справиться. Она не любит, когда я отвлекаюсь.

— Майк Айнсель, — представился Тень. — Рад с вами познакомиться, Хинцельманн.

— Ну что, поехали на экскурсию вокруг озера, — сказал Хинцельманн.

Главная улица, по которой они ехали, даже ночью выглядела красиво. Старомодная улица в лучшем смысле этого слова — будто в течение ста лет люди холили ее и лелеяли, не торопясь расставаться с тем, что им нравилось.

По пути Хинцельманн показал Тени два городских ресторана (немецкий и еще один, «наполовину греческий — наполовину норвежский, и к каждой порции — воздушный оладушек»); показал булочную и книжный магазин («Нет книжного, почитай, нет и города. Может, он, конечно, городом и зовется, но пока нет книжного, это не город, а одно название»). Когда они проезжали мимо библиотеки, Хинцельманн даже притормозил, чтобы Тень смог получше ее рассмотреть. И с гордостью обратил его внимание на старинные газовые лампы, мерцавшие над входом.

— Ее построил в 1870-х Джон Хеннинг, местный лесопромышленный магнат. Он хотел, чтобы ее называли Библиотекой имени Хеннинга, но когда он помер, ее стали называть просто Библиотекой Лейксайда, я думаю, так ее и будут звать до скончания веков. Сказка, а не библиотека.

Хинцельманн так сиял от гордости, будто сам ее построил. Здание напомнило Тени замок, и он сказал об этом Хинцельманну.

— Верно подмечено, — согласился тот. —

Башенки там и все такое. Хеннинг хотел, чтобы снаружи она именно так и выглядела. В библиотеке до сих пор сохранились старые сосновые стеллажи. Мириам Шультц хочет обновить все внутри, избавиться от старья, но только библиотека занесена в какой-то список исторических мест, поэтому черта с два у нее это выйдет!

Они объехали озеро с южной стороны. Озеро лежало на тридцать футов ниже уровня дороги, и вокруг него расстилался город. Тень заметил на поверхности тусклые лоскутки белого льда, и то там, то тут сияющие проблески воды, в которых отражались огни ночного города.

— Кажется, льдом затягивается, — сказал он.

— Да уже месяц назад как затянулось, — откликнулся Хинцельманн. Тусклые куски — это значит, снегом занесло, а блестящие — это лед. Оно замерзло сразу после Дня Благодарения, за одну ночь стало гладкое, будто стеклышко. Вы ходите на зимнюю рыбалку, мистер Айнсель?

— Не был ни разу.

— Лучше занятия для мужчины не придумаешь. И дело тут не в рыбе, а в душевном покое, с которым возвращаешься домой под конец дня.

— Я учту. — Тень рассматривал озеро сквозь стекло Тесси. — А по льду уже можно ходить?

— И ходить, и даже ездить. Правда, ездить я бы пока не рискнул. Мороз у нас стоит только шесть недель, — сказал Хинцельманн. — Хотя следует учесть, что у нас в Северном Висконсине все замерзает сильнее и быстрее, чем где бы то ни было. Вот как-то раз пошел я на охоту — охотился на оленя, было это лет тридцать-сорок тому назад, выстрелил в самца — промазал, а он как рванет через лес и на открытую местность — это было на северной стороне озера, неподалеку от того места, где вы будете жить, Майк. Олень был просто распрекрасный, лучше я в жизни не видал, на рогах по двадцать отростков, а здоровый — размером с небольшую лошадь, честное слово. Ну, я-то и моложе, и проворней был, чем сейчас, а в тот год снег повалил еще до Хэллоуина, а тогда был уже День Благодарения, но снежок на земле такой свежий, чистый лежит, и все следы точно черным по белому. По ним-то я и понял, что олень мой в панике рванул к озеру.

Только несусветный дурак погонится за оленем, ну а кто ж я, как не дурак-то, я за ним и погнался конечно, а он — оп-ля! — выбежал на озеро и стоит, а ноги на восемь-девять дюймов под водой, стоит и смотрит на меня. Тут вдруг солнце зашло за облако, и мороз стукнул — за десять минут градусов на тридцать похолодало, серьезно говорю. Олень уже и к прыжку изготовился, а с места сдвинуться не может, бедолага. Вмерз.

Ну, я к нему подхожу не спеша. И прямо видно, он уже готов рвануть, да только вмерз, и ничего у него не получается. Я в беззащитную тварь, которая не может убежать, стрелять, конечно, не стал бы ни в коем случае — что ж я, не человек, что ли? Ну, я взял дробовик и выстрелил один раз в воздух.

Олень мой от шума так перепугался, что был готов из шкуры выпрыгнуть, а если учесть, что ноги-то у него вмерзли, только это ему и оставалось. Выскочил из шкуры, рога у него, значит, в лед воткнулись, а сам обратно в лес как дернет, розовенький такой, точно мышонок новорожденный, и дрожит как осиновый лист.

И так мне неудобно было перед этим оленем, что я уговорил женщин из кружка по вязанию связать ему на зиму одёжу потеплее. Ну, и чтобы он насмерть не замерз, они связали ему шерстяной комбинезончик. А тут мы еще и шутку откололи — костюмчик связали ярко-оранжевого цвета, чтобы охотники в него не стреляли: охотники-то в наших краях в сезон охоты ходят в оранжевом, — пояснил он. — А если вы думаете, что я приврал, то я вам докажу. У меня в гостиной на стене до сих пор его рога висят.