Американский принц
Шрифт:
Она закатила глаза, снова выглядя как подросток, как заправляющая всем старшая сестра, которая надоедала мне, когда я пытался смотреть телевизор.
— Знаешь, это намного больше, чем шлепки, — выражение ее лица стало серьезным. — Он хотел бы не только твоего тела. Он хотел бы твой разум, твои мысли, твое сердце. Твоей капитуляции. Это больше, чем несколько игривых шлепков. Это сила, боль и контроль. Он, возможно, мог бы без этого жить, но даже если бы и смог, то каждый день его бы грызла потребность в этом.
— И ты думаешь, я не могу с этим справиться?
Она посмотрела
— Эмбри, ты — самый эгоистичный человек, которого я когда-либо встречала. Ты ничего не воспринимаешь всерьез, все, чего ты хочешь, — это пить и трахаться, а вдобавок к этому ты все время размышляешь. Или, по крайней мере, размышляешь, когда не трахаешься и не пьешь. Ты действительно думаешь, что ты — идеальный человек для того, чтобы вынести основную тяжесть потребностей Максена? Ты даже не можешь справиться со своими собственными!
Она была права. На самом деле, в нескольких моментах. Я не мог себе представить, чтобы я позволил кому-то причинить мне боль, чтобы позволил кому-то быть главным в постели. Я был слишком эмоционально прибабахнутым, чтобы хотя бы попробовать сделать вид, что ради кого-то отказываюсь от своих душевных волнений.
— И все же, откуда ты знаешь обо всем этом странном дерьме? — спросил я у своей сестры. — Ты слишком хорошо осведомлена.
Она подняла бровь.
— Ты реально хочешь узнать ответ на этот вопрос?
Я подумал и быстро сказал:
— Знаешь что? Нет, не хочу.
Она рассмеялась. Я встал.
— Я должен идти. Ты уверена в том, что готова уехать из больницы?
— Да, Нимуэ заедет за мной и полетит вместе со мной.
Нимуэ была младшей сестрой моей матери, почти наша ровесница, и, как настоящая, поедающая квиноа (Примеч.: зерновая культура, произрастающая в Южной Америке) и носящая стекляшки в виде украшений хиппи из Сиэтла, она была причиной многолетнего стыда для вице-губернатора Вивьен Мур. Но она была воспитанной и доброй, а еще профессором социологии, поэтому была невероятно умной. Морган будет в хороших руках.
Я наклонился и, как мог, обнял сестру, лежащую на больничной койке, осторожно обращаясь с ее раненным плечом.
— Люблю тебя, сестренка.
— И я тебя люблю, малыш. Но все еще не прощаю тебя, — она отстранилась, чтобы взглянуть мне в лицо, и заговорила: — И не забывай, что я сказала о Колчестере. Ради твоего собственного счастья, ты должен держаться подальше от него. Как можно дальше. Найди хорошую девушку. Возможно, тихую блондинку, которая любит книги. Она принесет гораздо меньше проблем.
ГЛАВА 10
Грир
Настоящее
Президент Мелвас Кокур сидит за столом напротив меня. Стол достаточно широкий, чтобы разместить поданные блюда, цветы, свечи и бокалы. Мелвас приказал, чтобы здешние слуги не мешали нам, пока мы едим, и поэтому мы обслуживаем себя сами, я ем только то, что сначала съел он. Я совсем не ощущаю вкуса еды, за исключением (что странно) тонких кусочков яблока в салате. Они слишком кислые, из-за них мой язык прижимается к небу, заставляя меня непроизвольно сглатывать. Независимо от того, сколько воды я пью или что
Мелвас такой же привлекательный, каким я его помню: светлые волосы и властное лицо, широкая, мускулистая фигура, и он явно оделся так, чтобы покрасоваться. Но вблизи эта привлекательность была скомпрометирована. Холодностью глаз — цвета желудей, вдавленных в зимнюю грязь. Губами, которые были слишком тонкими на фоне широкой челюсти. Мягкостью рук, когда они взбалтывали вино в бокале и лениво порхали над льняными салфетками.
— Ты ничего не хочешь я спросить? — наконец говорит он.
С тех пор, как села за стол, я не сказала ни слова, за исключением тихого «спасибо», когда Мелвас похвалил мой внешний вид. Мне не хотелось говорить даже этого, но я решила быть королевой Гвиневрой, а именно это она бы и сделала. Чтобы показать, что ее личный суверенитет остался нетронутым, и чтобы задать тон последующему взаимодействию. Поскольку меня возмущала идея быть любезной с похитителем, мне было целесообразно, как можно дольше удерживать Мелваса в пределах элементарной вежливости.
— Спросить о чем?
Он указал на коттедж.
— Почему ты здесь. Почему я здесь. Почему я похитил тебя таким образом?
— Я предполагаю, что это шаг нужен был для того, чтобы спровоцировать моего мужа, — говорю я намного спокойнее, чем я себя чувствую.
Мелвас кивает.
— Да, отчасти и это. Но, Грир, ты не могла забыть тех слов, которыми мы обменялись в Женеве.
Когда-нибудь я увижу, чем именно каждую ночь наслаждается великий герой.
Давненько мне не бросали вызов
Я очень хорошо их помню. Они — такие угрозы, которые остаются с тобой, особенно потому, что я точно знала, что Мелвас имел в виду именно то, что сказал. Это были не простые слова.
Я опускаю руки на колени, чтобы меня не могла предать их дрожь. На лице я удерживаю маску идеального спокойствия.
— Я помню, президент Кокур.
Он встает и обходит стол, становится позади меня и кладет руку мне на плечо. Его прикосновение губительно; я чувствую, как оно отрывает мою плоть и мое спокойствие, прожигает путь сквозь мое решение быть вежливой, словно кислота. Я оглядываю комнату из-под ресниц: его охранники распределены вокруг большой центральной комнаты. Я могла бы воспользоваться его близостью и попытаться причинить ему боль, но меня бы быстро одолели, и нет нечего, чем бы я могла воспользоваться, чтобы нанести удар, за исключением нескольких тарелок и моих собственных кулаков.
— Я хочу, чтобы это было приятным для нас обоих, — говорит Мелвас. Его голос звучит мягче, акцент более выражен. — Разве тебе не понравилась одежда, которую я тебе дал? А прекрасная комната? Даже у моей жены нет таких красивых вещей.
Он планирует меня изнасиловать и все же ожидает того, что я найду это приятным?
— Одежда — продуманный жест, — говорю я. Жизнь, проведенная за наблюдением за дипломатами в работе, помогает мне найти правильные слова. — Но я не уверена, как именно относиться к нашей ситуации.