Американский психопат
Шрифт:
— Нет, — говорю я, — Карнис, подожди.
— Дэвис, — вздыхает он, словно терпеливо пытается объяснить что-то ребенку. — Я не хочу никого обижать, — твоя шутка была забавной. Но послушай, старик, у тебя был один фатальный просчет. Бэйтмен — такой жополиз, такой пай-мальчик, что шутка твоя не вполне удалась. А так замечательно. Ладно, давай как-нибудь пообедаем вместе, или мы с Макдермоттом или Пристоном поужинаем в «150 Wooster». Будет полный оттяг.
Он пытается уйти.
— От-тях? От-тях? Ты сказал от-тях, Карнис? — мои зрачки расширены, меня уносит, хотя я и ничем не закидывался. — Что ты несешь? Бэйтмен — это кто?
— О боже, старик. А как ты думаешь, почему Эвелин Ричард с ним разосралась? Ну, ты понимаешь. Он едва ли мог снять эскорт-девушку, уже не говоря об… что ты сказал, он сделал с ней? — Харольд по-прежнему рассеяно обводит взглядом клуб, машет еще одной паре, поднимая стакан с шампанским. — Ах, да, порубил ее на куски. — Он вновь начинает смеяться, хотя на этот раз из вежливости. — А теперь, если позволишь, мне надо идти.
— Погоди. Стой, — ору я, глядя прямо в лицо Карнису, дабы убедиться, что он слушает. — Ты, похоже, не понимаешь. До тебя не доходит. Я убил его. Я, Карнис. Я отрубил, блядь, у Оуэна голову. Я пытал десятки девушек. Все, что я наговорил тебе на автоответчике — правда. — Я иссяк, но не успокоился, и удивляюсь, почему же все это не радует меня.
— Прости меня, — произносит он, стараясь не обращать внимания на мою выходку. — Но мне действительно надо идти.
— Нет! — ору я. — Здесь и сейчас, Карнис. Слушай меня. Слушай очень, очень внимательно. Я-убил-Пола-Оуэна-и-мне-это-понравилось. Я не могу выразиться яснее. — От напряжения я глотаю слова.
— Но это просто невозможно, — произносит он, убегая от меня. — И мне это больше не кажется смешным.
— А это и не должно казаться смешным, — рявкаю я, а потом добавляю: — Но почему невозможно?
— Просто невозможно, — отвечает он, с опаской глядя на меня.
— Но почему? — ору я, перекрикивая музыку, хотя в общем-то в этом нет нужды, и добавляю. — Тупой мудак!
Он смотрит на меня так, словно мы оба под водой и кричит в ответ, очень ясно сквозь шум клуба.
— Потому что… я… ужинал… с Полом Оуэном… дважды… в Лондоне… всего десять дней назад.
После этого мы смотрим друг на друга, похоже, с минуту, наконец я набирюсь мужества ответить, но мой голос теряет всякую властность, и мне кажется, что я не уверен в себе, когда просто произношу:
— Нет… не ужинал…
Но это скорее вопрос, чем утверждение.
— Итак, Дональдсон, — произносит Карнис, убирая мою руку с его локтя. — Прости, но…
— Ты прощен, — усмехаюсь я.
Я возвращаюсь за наш столик, где уже сидят Джон Эдмонтон и Питер Бивас и накачиваюсь гальционом перед тем, как отвезти Джин к себе. Джин в чем-то от Oscar de la Renta. Нина Гудрих была в платье с блестками от Matsuda и отказалась дать мне свой номер, даже когда Джин была внизу в дамской уборной.
ТАКСИСТ
Еще одна отрывочная сцена из того, что считается моей жизнью, происходит в среду и, по всей видимости, указывает на какую-то ошибку, хотя я и не уверен, на чью. После завтрака с Питером Расселом, который прежде чем найти настоящую работу был моим дилером, и Эдди Ламбертом я направляюсь на Уолл-стрит в такси и застреваю в пробке. Рассел был в двухпуговичном шерстяном спортивном пиджаке от Redaelli, хлопчатобумажной рубашке от Hackert, шелковом галстуке от Richel, шерстяных брюках в складку от Krizia Uomo и кожаных ботинках Cole-Haan. В утреннем Шоу Патти Винтерс рассказывалось о четырехклассницах, продающих себя за крэк и я едва не отменил встречу с Расселом и Ламбертом, чтобы посмотреть его. Рассел заказал за меня, пока я в вестибюле говорил по телефону. К несчастью, это оказался высококалорийный завтрак с высоким содержанием натрия, и, прежде чем я смог осознать происходящее, на стол были поставлены хлебцы с травами, ветчина в сливочном соусе «мадейра», сосиски, жареные на гриле, и кусочки кофейного торта с кремом, и я был вынужден попросить официанта принести травяной чай без кофеина, тарелку с нарезанным манго и бутылку воды Evian. В раннем утреннем свете, лившимся через окна, я наблюдал, как официант элегантно настругал черные трюфели в дымящуюся яичницу Ламберта. Я не смог устоять и попросил настругать черные трюфели в мое манго. Вот и все, что произошло за завтраком. Мне надо было еще раз позвонить, а когда я вернулся к столу, то заметил, что кусочек манго исчез, но я никого не обвинял. У меня на уме было другое: как помочь американским школам, вакуум доверия, принадлежности к письменному столу, новая эра возможностей и что в ней есть для меня, надо достать билеты на «Трехгрошевую Оперу» со Стингом, которая только что начала идти на Бродвее, как брать на себя больше, а помнить меньше…
Я еду в такси. На мне двубортное кашемировое пальто из коллекции Studio 000.1 от Ferre, шерстяной костюм с брюками в складку от DeRigueur из Schoeneman, шелковый галстук от Givenchy Gentleman, носки от Interwoven, ботинки от Armani. Сквозь темные очки Ray-Ban я читаю Wall Street Journal и слушаю кассету Bix Beiderbecke. Отложив газету, я беру Post, только лишь чтобы просмотреть шестую страницу. Пока мы ждем светофора на пересечении Седьмой и Тридцать Четвертой, я замечаю, что в соседнем такси, кажется, сидит Кевин Глодвин в костюме от Ralph Lauren. Я опускаю очки. Кевин поднимает глаза от свежего номера Money и, прежде чем его машина трогается, замечает, что я смотрю на него как-то странно. Неожиданно мое такси выскакивает из пробки и поворачивает на Двадцать Седьмую, а потом на Вест Сайд Хайвей к Уолл-стрит. Отложив газету, я сосредоточиваюсь на музыке и погоде, на том, как не по сезону холодно и только сейчас замечаю, что шофер смотрит на меня в зеркальце. Его подозрительное, жадное лицо постоянно меняет выражение. Засоренные поры, вросшие волосы. Я ожидал этого и, вздыхая, игнорирую его. Открой капот машины и узнаешь многое о людях, которые ее придумали, — вот одна из многих фраз, мучающих меня.
Но водитель стучит в разделяющее нас плексигласовое стекло, подает мне знаки. Снимая наушники, я замечаю, что он запер все двери — вижу, как в мгновение ока опускаются запоры и слышу щелчок в тот момент, когда убираю звук. Машина едет быстрее, чем положено, по крайнему правому ряду.
— Да? — раздраженно спрашиваю я. — Что?
— Эй, мы не знакомы? — спрашивает он с сильным акцентом, который почти невозможно разобрать, — может быть, он из Нью-Джерси, а может, со Средиземноморья.
— Нет, — я собираюсь снова надеть наушники.
— У вас знакомый вид, — говорит он. — Как вас зовут?
— У меня незнакомый вид. И у тебя тоже, — отвечаю я, но, подумав, добавляю: — Крис Хаген.
— Да ладно, — он улыбается, словно я что-то не так сказал. — Я знаю, кто вы.
— Я киноактер, — говорю я. — Модель.
— Нет, — мрачно произносит он.
— Ну хорошо, — я подаюсь вперед и читаю его имя. — Абдулла, ты состоишь членом «М.К.»?
Он не отвечает. Я открываю Post на фотографии мэра в костюме ананаса, снова закрываю и переворачиваю кассету в плейере. Начинаю считать про себя — раз, два, три, четыре, — остановившись взглядом на счетчике. Почему я не взял с утра с собой пистолет? Потому что не думал, что он мне понадобится. Единственное оружие при мне — нож, которым я пользовался вчера вечером.
— Нет, — снова говорит он, — я где-то видел ваше лицо.
Мне уже надоело, и я спрашиваю, пытаясь казаться небрежным:
— Видел? Правда? Как интересно. Лучше следи за дорогой, Абдулла.
Долгая, пугающая пауза, пока он смотрит на меня в зеркальце, но потом его мрачная ухмылка вянет. Его лицо пусто. Он произносит:
— Я знаю. Я знаю. Я знаю, мужик, кто ты.
Он кивает, рот его крепко сжат. Радио, настроенное на новости, молчит.
Здания в серо-красном тумане проскальзывают мимо, такси обгоняет другие машины, небо меняет цвет — из синего в пурпурный, затем черный, опять синий. На следующем светофоре — красный свет, но он не останавливается. Мы проезжаем по другой стороне Вест Сайд Хайвей мимо нового D'Agostino's, на том месте, где раньше был на углу Mars, и это доводит меня почти до слез, потому что это было нечто опознаваемое, и у меня возникает ностальгия по супермаркету (хоть я никогда и не купил бы в нем ничего), да и по любым другим вещам, и я почти перебиваю шофера, говорю ему, чтобы он остановился, выпустил меня, оставил себе сдачу с десяти, — нет, с двадцати долларов — но я не могу пошевелиться, потому что он едет слишком быстро и что-то происходит, что-то немыслимое и смехотворное, я слышу, как он произносит что-то похожее на «Это ты убил Солли».