«Америкашки»
Шрифт:
Сквозь голубые шторы проникали солнечные лучи, которые, согревая неподвижный воздух, превращали спальню в теплицу.
"Дженни будет довольна, – подумал он. – Наконец-то в Париже хорошая погода". Его рука поднялась, чтобы встретить тело Дженни, но ощутила лишь пустые и скользкие простыни. Он подумал, что заснул не дома, а, возможно, у Мэнни. В его состоянии он никогда не смог бы вернуться домой самостоятельно.
Однако он действительно слышал телефонный звонок. Он и не думал отвечать. С пересохшим горлом, со слипшимися губами, он не мог
Настойчивость телефона вывела его из оцепенения. Он протянул руку. Если он вдруг находится дома, то должен сейчас найти трубку справа, на ночном столике.
Острая боль пронзила его плечо, как если бы оно было вывихнуто. Он взял трубку.
– Гордон?
Совершенно очевидно, что он лежал у Мэнни, так как именно его голос звучал на другом конце провода, немного охрипший, с неистребимым нью-йоркским акцентом.
– Ну, как ты, получше?
– Почему ты звонишь мне так рано? – почти беззвучно пробурчал Гордон.
– Рано? Ты знаешь, что уже полдень?
– Должно быть, я поздно лег спать...
– В пять часов утра! Я это точно знаю, так как сам доставил тебя домой. Ты был совершенно пьян!
– Я ничего не помню...
Он не мог бы четко припомнить ни одного лица, увиденного вчера после семи часов вечера. Запутанные события, обрывки фраз, отрывочные воспоминания, вот что представляла собой половина его жизни, его раскрошенной жизни.
– Ты мне скажешь, как это у тебя выходит. Твоя способность все забывать могла бы мне при случае пригодиться... А как Дженни, в порядке? Спорю, что она еще спит, а?
– Нет, она уже встала, – процедил сквозь зубы Гордон, внезапно обеспокоенный тем, что не слышит ни звука, говорящего о ее присутствии в квартире.
Трубка молчала. На этот раз Мэнни, казалось, не знал, что еще сказать.
– Поцелуй ее за меня, – сказал он через несколько мгновений. – Кстати, я звоню тебе, чтобы сказать, что тут рядом со мной сидит Дороти.
Гордон ударил себя по лбу. Он снова подвел ее. Он должен был встретиться с ней сегодня утром в десять часов, вместо не состоявшейся накануне встречи.
– Она очень рассержена?
– Даже больше, чем рассержена. Хочешь поговорить с ней? – предложил Мэнни с садистскими нотками в голосе.
– Вовсе нет! Скажи ей, что я сейчас же приеду!
Гордон положил трубку и вскочил с постели.
– Дженни! – Резкая боль в правом плече заставила его замолчать.
Он поспешил в гостиную, потирая больное плечо. Затем бросился на кухню. Дженни не было. "Возможно, она вышла за покупками", – сказал он себе, чтобы успокоиться. Он снял с себя смявшиеся брюки, набрякшие от пота, и направился к ванной. Душ поможет ему освежить тело и разум.
В ванной он обнаружил Дженни.
Войдя туда, он мог бы подумать, что она принимала ванну.
Затем он заметил, что ее намыленные волосы на самом деле были сухими.
Сделав еще один шаг, он целиком увидел ее тело, погруженное в беловатую
Затем он увидел ее лицо с еще свежей язвой, разъевшей глаза и губы, так, что местами была видна кость.
Он бросился к ней с безумным криком, вытянув руки, чтобы уничтожить эту ужасную язву, чтобы поднять и вытащить ее из этой бойни.
Ему не хватило сил дойти до нее.
Глава 3
– Итак, после семи часов вы уже ни о чем не помните?
– Нет...
Гордон постоянно растирал свое ушибленное плечо. Без этой боли он бы забыл, что состоит из плоти и крови. Разумом он этого не сознавал; он был еще погружен в ужас, как тело Дженни, в нескольких метрах от него, было погружено в негашеную известь.
Двое мужчин, сидевших перед ним, непрерывно атаковали его вопросами. Один был грубым и горластым, другой – скрытным, более умным. Рядом с ними кто-то стучал на пишущей машинке со скоростью, опережающей человеческую речь.
Другие люди озабоченно ходили по квартире, делали измерения, фотографировали, перешептывались между собой, как конспираторы, что-то писали в записные книжки.
– Мой друг, господин Шварц, сможет рассказать вам...
– Ты... Вы нам об этом уже говорили, и мы его вызвали. Ну, а что еще? Может быть, мосье сможет поднапрячься и что-то вспомнить?
У него была квадратная фигура, но, по иронии судьбы, его фамилия была Леже [1] . Ему было около пятидесяти. С коротко подстриженными волосами, крикливый, он с недовольным видом обращался к Гордону на «вы». «Ты» сорвалось с его губ, как плевок, и неуместно изысканные манеры Гордона, больше, чем его американский акцент, заставили его неохотно проглотить оскорбление.
1
по-франц. – легкий. (Прим. перев.)
Леже в течение августа заменял главного комиссара, который тоже уехал в отпуск. Однако он выглядел младшим по званию рядом с другим полицейским – Жераром Дебуром. Дебур, которому было около 35 лет, стройный, породистый, элегантный, выглядел более импозантно, чем его начальник по званию.
– Я жду! – сказал Леже, потеряв терпение.
Гордон потер руками глаза, как будто это движение могло помочь ему стереть запечатлевшуюся в их глубине жуткую картину.
– Ну, а что же делали до этого?
Безличное местоимение избавляло Леже от обращения на "вы", слишком противного для него.
– Можно же вспомнить хоть это, по крайней мере?
– Утром я уехал из дома.
– В каком часу?
– В девять двадцать-двадцать пять. Я опоздал на поезд, отходящий в Париж в девять тридцать, и сел на поезд в девять сорок пять... У меня должна была состояться встреча в десять часов.
– Где?
– В отеле "Пон-Руайяль".
– С кем?
– С мадам Мерфи... Дороти Мерфи.