Амнезия
Шрифт:
— И надолго? — спросил Фрэнк.
— Сам не знаю, — пожал плечами Джеймс.
Фрэнк посмотрел на него удивленно. Джеймсу почудилось, что брат Ингрид хочет что-то сказать, но Фрэнк только подлил пива в оба бокала и отвел глаза. Он явно не хотел ссориться с Джеймсом, поэтому оставшееся время оба болтали о пустяках. Затем они пожали друг другу руки, Фрэнк взобрался на велосипед, поставил ногу на педаль, но неожиданно наклонился и прошептал:
— Ингрид надеется, что у тебя с Анной все сложится.
— С кем? — удивился Джеймс, но Фрэнк был уже далеко. Джеймс еще долго смотрел, как голова Фрэнка мелькает в толпе, когда его велосипед уже скрылся из виду.
«Анна»,
В голове возник образ темноволосой девушки. Картинка была смутной и расплывчатой, но Джеймс откуда-то знал эту девушку. Внезапно он вспомнил: короткое замыкание в памяти сразу перед тем, как он сломал лодыжку! Только тогда рядом с девушкой был кто-то еще. Так вот откуда Ингрид знает ее имя! Наверное, он произнес его во сне.
Почему-то Джеймс подумал о песне, из которой помнил только фрагмент. Перед мысленным взором возник длинный ряд домов… юноша и девушка бредут по улице… на них смотрит полицейский. Какое-то время воспоминания беспорядочно кружились в мозгу, но вскоре Джеймс заснул и спокойно проспал эту последнюю летнюю ночь.
Вы спросите, откуда я знаю? Как могу видеть все эти подвижные, словно ртуть, невесомые, словно паутина, картины, что мелькают в мозгу Джеймса Пэдью? Как могу чувствовать все сердечные перебои и нервные подергивания его тела? До поры до времени пусть это останется моей тайной.
2
Место преступления
~~~
Джеймс стоял на палубе парома и смотрел, как в тумане медленно возникает гавань. Свежий морской воздух бодрил. И почему запах соли всегда так резко, словно пинком, выбрасывает тебя в реальный мир? Впрочем, сегодня пинок был весьма кстати: Джеймсу хотелось удостовериться, что все окружающее не сон и не мираж.
Его неуверенность в себе происходила отчасти от бессонной ночи, отчасти из-за того, что вчера он допоздна читал по-испански книгу, которую забыл Фрэнк. Сначала Джеймс хотел отослать ее, но тогда ему пришлось бы что-нибудь написать, а Джеймс не знал, что сказать Ингрид. Проще было на время оставить книгу у себя.
Книга представляла собой сборник коротких историй, озаглавленный «Laberintos». Джеймс решил, что название переводится как «Лабиринты». Он не понимал и половины слов, но истории его зачаровали. За время плавания Джеймс прочел две: «El Otro» [1] — где герой встречается с юной версией себя самого (наверняка дело происходит во сне) и «La Memoria de Shakespeare» [2] — о человеке, завладевшем памятью Шекспира. Когда Джеймс выбрался из преисподней чужого языка, ночь была на исходе. Под аккомпанемент детского плача он съел завтрак и поднялся на палубу.
1
«Другой» (исп.).
2
«Память Шекспира» (исп.).
Вцепившись в металлический поручень, Джеймс всматривался в приближающийся город. С тех пор как он покинул Г., прошли годы. На миг Джеймс представил
Когда солнце поднялось и паром приблизился к берегу, стали видны скучные подробности портовой жизни: краны, грузовики, рекламные плакаты. Запахло дизельным топливом. Внезапно Джеймс ощутил облегчение, а вместе с ним пришло разочарование. Чувство, что он возвращается в прошлое, оказалось самообманом, навеянным книгой, усталостью и необычным освещением. Любая местность — всего лишь местность, и ничего больше.
Когда Джеймс думал о своих потерянных в этом городе воспоминаниях, в груди сжималось. Он узнавал это чувство. Джеймс испытал его однажды на ступенях лестницы, когда перед ним, словно из ниоткуда, возникло лицо той девушки, — не страх, не надежда, что-то на грани, не имеющее имени.
Часом позже Джеймс выехал из недр парома и миновал несколько обширных стоянок. Таможенник долго изучал его паспорт, в то время как его товарищ обследовал фургон. Чиновник перевел взгляд с фотографии в паспорте на лицо Джеймса и прищурился.
— Джеймс Пэдью? — подозрительно спросил он.
Чувствуя себя почти преступником, Джеймс ответил утвердительно. Таможенник, проверявший фургон, махнул рукой, и Джеймса отпустили. Серое шоссе оказалось пустынным. Джеймса удивил объем дорожных работ. Водители, чертыхаясь, сворачивали в объезд. В зеркале заднего вида Джеймс всякий раз с раздражением ловил глазами наклейку: «ВНИМАНИЕ! ОБЪЕКТЫ В ЗЕРКАЛЕ МОГУТ БЫТЬ БЛИЖЕ, ЧЕМ КАЖЕТСЯ», пока в сердцах не оторвал ее. Когда он въезжал на мост, сиявший в лучах утреннего солнца, его охватило дежа-вю: Джеймсу почудилось, будто каждое здание, дорожный знак или дерево словно обрели еще одно измерение. Они существовали здесь и сейчас, но, кроме того, жили в его памяти.
Окружающая действительность выглядела пугающе реальной. Это наблюдение относилось не только к тем зданиям и предметам, которые существовали в его прошлом, но и к тому, чего Джеймс никак не мог помнить. Вот ветер кружит по тротуару пакет от чипсов; школьница в темной юбочке стоит на автобусной остановке; чугунная баба ударяет в стену дома, предназначенного на снос. И все прекрасно обходятся без меня, подумал Джеймс. Когда я был здесь в последний раз, эта школьница наверняка ходила под стол пешком. Кто-то высунулся из окна многоэтажки — наверняка какая-нибудь старушка поливает цветы на окне. Эти мысли успокоили Джеймса. Здесь жили люди. Иногда с ними что-то происходило. Город не был созданием его воображения.
Джеймс ехал через центр. Миновав вокзал, он непроизвольно оглянулся и свернул налево, на Хайт-роуд. Мимо паба «Белый медведь» — Джеймс помахал рукой коричневатому невыразительному фасаду — и направо, на Грин-авеню. Справа зеленел парк, слева вдаль уходили улочки с домами, построенными во времена королевы Виктории. Названия их рождали смутные воспоминания и звучали словно заклинание: Кафидрэл-стрит, Хейс-стрит, Лаф-стрит, Мун-стрит, Бах-стрит…
Джеймс припарковался у обочины и вошел в парк. Утренняя дымка успела рассеяться, небо над головой сияло прозрачной синевой, в траве поблескивали капли росы. Лаяли псы, в пруду плескались утки, мамаши толкали коляски по тенистым аллеям. Распятая между столом и веткой дуба, в центре лужайки трепетала на ветру громадная паутина.