Амок
Шрифт:
– В строю принимать ничего не положено! Давай сюда табак!
Женщины возмущенно загалдели, но бригадирша приказала им замолчать и произнесла своим ровным, спокойным голосом:
– Закуривай, бабы!
Ответом был радостный вопль. По рукам пошел мешочек с махоркой, обрывки газетной бумаги, добытый кем-то огонь. Все это делалось так, как будто рядом не было позеленевшего от злости конвойного.
– Пр-р-рекратить курение!
– срывающимся, петушиным голосом кричал Гизатуллин.
Но бабы как будто и не слышали, продолжая отчаянно дымить. Некоторые при этом перхали и кашляли. Вероятно, это были те, которые вообще-то не курили. Стоявшая недалеко от конвоира чернавка гримасничала, пытаясь пустить дым кольцами, и демонстративно
– Эх, хороша махорочка!
– Прекратить!
– с побледневшим, перекошенным лицом, держа винтовку наперевес, Гизатуллин щелкал затвором.
– Никак стрелять собираетесь, гражданин боец?
– в издевательски вежливом тоне спросила Богиня, неторопливо выпуская дым через полные красивые губы.
Файзулла опомнился. Кругом стояли невесть откуда взявшиеся ребятишки. Баба, несшая воду, остановилась и опустила на землю свои ведра.
Старик, обивавший дранкой домик напротив, перестал стучать и удивленно смотрел из-под руки на странное происшествие. Над тесной кучкой женщин клубился синий махорочный дым, а рядом бессильно метался взбешенный конвоир. Его ласково успокаивала рослая блатнячка:
– Не кричи, боец, еще животик надорвешь. Вот выкурим по одной и пойдем...
Привычные представления Гизатуллина о силе приказа и даже угрозы оружием рушились. Винтовка, которую он держал в руках, была сейчас не только бесполезным предметом, но даже подчеркивала его бессилие. Никогда еще Файзулла не чувствовал себя в таком дурацком и унизительном положении. Наконец бригадирша решила, видимо, что с него довольно.
– Бросай курить, пошли!
– скомандовала она минуты через три.
– Тебя что, не касается, Макака?
– прикрикнула она на чернавку, двинувшуюся было с цигаркой в зубах.
Та потушила окурок и сунула его в карман телогрейки.
Гизатуллин глотал пыль дороги пополам с горечью своего нового поражения. За каких-нибудь четверть часа он получил две полновесные оплеухи и почти понял, что его прежние представления о возможности держать женщин в страхе и повиновении при помощи одной только суровости и неукоснительного следования правилам конвойного устава рассыпались прахом. Конвоир при этих бабах не более, чем сторож. Хуже того - автомат, которого следует бояться, только нарушив строго определенные, механические правила. Для знающих свойства этого механизма он почти безопасен, а поэтому и не может вызвать к себе ни малейшего почтения.
Жгло оскорбленное самолюбие, как от пощечины, горели щеки. Воображение под действием досады и злости опять рисовало картины мести, жестокость которых равнялась только их несбыточности.
Вдали за редким лесом в дымке утреннего тумана синели плавные склоны сопок. В косых лучах низкого солнца блестели росинки на листьях кустов и полевых растений. Все это понемногу успокаивало даже свирепую монгольскую ярость Файзуллы. Дикие планы мести постепенно заменялись более реальными.
Наскоки на этих женщин явно бесполезны. При всей своей наглости они хитры и достаточно осторожны. Блатнячки шли теперь почти смирно. Они понимали, что в поле с нерусским шутки плохи. Здесь он и в самом деле может пустить в ход приклад и даже пулю.
Мстить за свой сегодняшний позор перед вахтой и на поселке следует не взрывами ярости, от нее лучше воздерживаться, а строжайшей изоляцией этих женщин от их доброхотов с воли. Командир говорил, что, как не выполняющие плана по прополке турнепса и наполовину, они сидят на штрафном пайке. Но не слишком от этого страдают, так как, несмотря на все запреты, умудряются получать передачи от своих бывших "женихов". Отныне ни один из этих хахалей к ним и на выстрел не подойдет! Заткнуть бабам рты не сможет, вероятно, и сам шайтан, но сделать так, чтобы, кроме крика и болтовни, для этих ртов не находилось никакой другой работы, может и должен конвоир штрафниц. Скоро их дружки забудут дорогу к месту, на котором они работают. А моду швырять узелки в толпу подконвойных на улице поселка он тоже прекратит. Для этого достаточно, чтобы дело о нарушении этапной дисциплины некоторыми из местных жителей было передано оперу. Дело не в недостатке средств для обуздания нарушительниц лагерной дисциплины, а в том, что. эти средства здесь раньше почти не применялись. Самое главное в создавшейся обстановке - это держать себя в руках и действовать планомерно. Гизатуллин знал, впрочем, что сделать это ему будет очень нелегко.
За бригадой штрафниц было закреплено небольшое турнепсное поле, густо поросшее сорняками. Виды на урожай были здесь столь же безнадежными, как и расчет на трудовое прилежание блатнячек. Что с производственной точки зрения ежедневные приводы сюда штрафной бригады - дело совершенно бесполезное, понимало и производственное и лагерное начальство. Однако по формальным соображениям держать всю бригаду в карцере без вывода было нельзя. Да это большей частью было бы и слишком гуманно, а значит, и неразумно с точки зрения лагерного начальства. Сидеть в поле под дождем и пронизывающим ветром с раннего утра и до позднего вечера куда мучительнее, чем валяться на голых нарах кондея. Таких же теплых дней, как сегодняшний, было каких-нибудь десяток за все короткое лето даже в здешнем колымском Крыму.
Только две из бригадниц, старая и молодая, державшиеся особняком от других, сразу же взяли по тяпке из кучи, лежавшей посреди поля. Пройдя в дальний его конец, они начали прополку рядков турнепса, едва заметных среди буйного бурьяна. Остальные постелили свои ватники на кучках выполотой травы и, жмурясь от удовольствия, расположились на солнышке кто лежа, кто сидя.
– Хорошо, - томно сказала одна из блатнячек.
– Святые за нас поработают, а мы полежим.
– Святым и положено вкалывать, - заметила другая.
– Они ведь не за так работают. За место в своем раю стараются...
– Да какой это рай?
– пренебрежительно махнула рукой третья.
– У ихнего бога, как у нашего Повесь-чайника, любовь-то под запретом.
Бабы заливисто захохотали.
– А как там, в раю, - поинтересовалась одна из женщин, - бабы и мужики в одной зоне или в разных живут?
– А про это у святых спроси, - ответила ей Макака.
– Они про рай все знают.
– Говорят, тем, кто в рай попадает, срочно крылышки выдают, мечтательно произнесла та, что интересовалась вопросом, вместе или порознь живут в раю женщины и мужчины.
– Выходит, что там можно с парнем на любой чердак и без лестницы забраться...
– Так и надзиратели в раю небось с крылышками!
– возразили ей.
Снова раздался хохот. А потом одна из девок объяснила, что ее соседка мечтает о крылышках не зря. В прошлом году она уединилась на чердаке со своим хахалем, а лестницу, пока они там тютюшкались, убрали. А потом их хватились на поверке, устроили целую облаву, и обоих голубчиков в кондей...
Рассказы в этом роде продолжались довольно долго. Большая их часть превосходила по своей непристойности все, что Файзулла до сих пор слышал. Здешние старослужащие ничего не преувеличивали, рассказывая о похождениях и распущенности лагерных баб. Слушая их, Файзулла недоумевал, почему возятся с такими. Он, будь его власть, быстро покончил бы со всяким ворьем и проститутками! Неприязнь Гизатуллина к уголовникам вообще сосредоточилась сейчас на кучке нагло бездельничающих баб. Особенно на двух из них вальяжной бригадирше, и вон той угрюмой грубиянке с пухлыми, как у малолетней, губами. Она и сейчас мрачно и презрительно поглядывала на конвоира, лежа немного в стороне от других на куче бурьяна, выполотого "святыми". Когда их взгляды встречались, пальцы татарина снова непроизвольно сжимали винтовку. Heнависть, даже необъяснимая, вызывает ответную ненависть.
– Эй, Бомба, - крикнули ей из кучки женщины.
– Ты что, решила сегодня в одиночку солнце открывать?