Amore mio Юля Котова

Устинова Юлия

— И долго ты его прятать собралась? — слышу голос Дмитрия Ивановича и открываю дверь шире, выглядывая в коридор. Судя по звуку, Юля заманила его на кухню, чтобы я смог незаметно уйти.

— Кого? — бубнит Юля, когда я выхожу за порог ее комнаты.

— Ромку своего, — поясняет дед, и я замираю на месте.

— Ты чего, дед? — растерянно говорит она.

— Да, ладно! — отвечает тот. — Видел я вас вчера у подъезда… Такой ветрище, а они целуются.

Значит, он знает про нас. И что теперь делать? Идти к ним? Или домой?

— Скажи ему, пусть выходит из подполья, — заявляет Дмитрий Иванович. — Чтобы все чин по чину. Домой приводи, я не кусаюсь, на людей не кидаюсь.

— Сюда?! — спрашивает Юля.

— Нет, к Тамаре! — бормочет дед. — Она-то знает?

— Она нас застукала в подъезде, когда мы прилетели. И меня чуть живьём не съела, я даже в подъезд боюсь выходить.

Я

тоже вспоминаю лицо бабушки, когда она увидела нас целующимися в подъезде месяц тому назад. Для нее это был, мягко говоря, шок.

— Вот оно как! А деду значит сказать не судьба? — в голосе старика чувствуется обида.

— Ну ладно тебе, — произносит Юля миролюбиво. — Как о таком скажешь? И откуда я знала, как ты отреагируешь. Вон Тамара Семёновна Роме бойкот объявила, не разговаривает с ним из-за меня.

— А он что? — интересуется дед.

— А что он? Любит говорит.

— Правда? Ну а ты чего?

Я задерживаю дыхание в ожидании ее ответа.

— Чего-чего … И я люблю, — смущённо отвечает Юля.

Она не балует меня признаниями, оттого я всегда очень жду от нее этих слов и очень ценю их. А, бывает, в тайне от нее смотрю на канале нашего универа видео с той конференции, которое уже набрало несколько тысяч просмотров. Юля не любит о нем вспоминать и говорить, заявляя, что была не в себе, когда произносила свою знаменитую в узких кругах Болонскую речь. И она даже не представляет, что я чувствую, когда пересматриваю то видео. Конечно, я горд. Многим ли парням так эффектно признавались в любви? Но не это главное. Юля всегда остаётся собой, не важно где она и кто рядом. Ее внутренний стержень вызывает у меня восхищение и желание двигаться вперёд. У нее многому можно поучиться. Она смелая, пусть и взбалмошная, но она не боится ошибок. А вот я вдруг стал бояться сделать что-то не так, разочаровать ее словом или поступком. До сих пор не понимаю, как она сумела перешагнуть через то, что я сделал, и доверилась мне. И это не было проявлением великодушия с ее стороны. Такова ее природа, она любитель крайностей во всем. Что враждовать с ней, что любить ее одинаково приятно. Она никогда не даст спуску, и мне хочется соответствовать такой незаурядной девушке, которая не перестает меня удивлять и проверять на прочность.

— Ты смотри, а? — раздаётся скрипучий голос деда после почти минутного молчания. — Жениться не надумали еще?

— Дед, ну и шутки у тебя! — с укором в голосе отвечает она. Юля смеётся, а вот мне совсем не смешно. — Боюсь, загнётся его бабуля от такой новости, — добавляет она.

Какая ты у меня заботливая, Котова.

Бабушка, конечно, перегибает, но, она для нас точно не проблема. Да, я уже порядком устал от ее молчанки и гневных взглядов, но, на самом деле, у моих бабушки и девушки намного больше общего, чем они думают. Обе нереальное упрямые, и, если вобьют себе что-то в голову, то будут стоять на своем до последнего. Это напоминает сломанный радиопеленгатор на ракетах, когда система опознавания «свой-чужой» накрылась, и за последствия уже никто не отвечает. Возможно, они слишком похожи, чтобы принять друг друга, а я без понятия, как их перенастроить. Может, хотя бы дед Котовой знает, потому что я ощущаю себя каким-то двойным агентом: живу в квартире одной, сплю с другой, и люблю обеих, пусть и по-разному.

— Кто загнётся?! Тамара, что ли?! — зычный голос деда Мити выдергивает меня из размышлений. — Да она еще всех переживёт… Вы на нас старых не смотрите, своим умом жить надо.

Давай, дед, прессингуй ее. Вместе мы точно справимся.

— Ага. — Я вечно прихожу в тупик от этого ее «ага». — И где нам жить… своим умом? В твоей двушке? Или в квартире Брединых? Дед, мне всего восемнадцать… Мы оба студенты, ни кола, ни двора.

Вот спасибо, любимая.

Да, у меня действительно ничего нет за душой, но я же предлагал ей выход. А с ее слов все выглядит так, словно я не мужчина, а беспомощный ребёнок. Кажется, кто-то получит сегодня по своей аппетитной заднице за дачу ложных показаний… Знать бы только, где это устроить…

— И чем же тебе моя двушка не угодила? — спрашивает дед.

— Да всем угодила… просто…

— Жить не с богатством, а с человеком.

— Да при чем тут богатство?!

— Вот и я о том же, — поддакивает ей дед. — С Тамарой я сам поговорю. Виноват я перед ней, а вы теперь расплачиваетесь.

— Виноват? В чем? — спрашивает Юля.

— Это… старая история, — дед явно пытается съехать с темы.

— Расскажешь? — любопытничает его внучка.

— Да что рассказывать?.. — небрежным тоном говорит дед и к моей полной неожиданности продолжает: — Ромка, ты долго там топтаться будешь?! В прихожей стоят ботинки сорок третьего

размера, не твои случайно? — громко спрашивает дед Митя.

Точняк. Я занёс в юлину комнату куртку, а ботинки так и оставил у двери… Но так даже лучше.

Не спеша я вешаю куртку на вешалку, считаю до пяти и, стараясь выглядеть невозмутимо, заявляюсь в кухню. Юля стоит у окна, за которым по-прежнему валит густой снег, ее дед сидит за столом на каком-то древнем табурете.

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович, — я протягиваю руку деду и, заметив его хитрую улыбку, прихожу к мысли, что на этот раз он решил обойтись без применения огнестрельного оружия.

— Здорово-здорово, — дед намеренно крепко пожимает мою руку, как бы намекая на то, чтобы я не особо тут выделывался и сохранял субординацию. При этом совершенно безобидным тоном добавляет: — А я смотрю, ботинки стоят, думаю, Вовка приехал или Ленька, да нет никого… — он замолкает и смотрит на меня с хитрым прищуром. — Пришел… значит?

— Пришел, — киваю я, переводя взгляд на Юлю.

Она не выглядит испуганной, скорее, заинтересованной. Я внимательно смотрю на неё и пожимаю плечами. И чего она боялась? У нее нормальный дед.

— Юлёк, ставь чайник. Уснула, что ли? — заявляет он, — а ты, — указывает взглядом на стул, — садись давай.

Я послушно выполняю его приказ и сажусь спиной к плите, у которой стоит Юля. Дед изучает мое лицо, потом смотрит мне за спину. И так повторяется несколько раз. Наконец он мотает головой и издаёт тяжёлый вздох.

— Это же надо, а? — бурчит себе под нос. — И смех, и грех… Никогда бы не подумал, что так все будет… Сначала мы, а теперь — вы, — он едва ли не слово в слово повторяет то, что я как-то сказал его внучке. — Любил я ее, — он поворачивается к окну и уточняет, — бабку твою… Тамару. Ох, и красивая она была… зараза! — Я грозно шмыгаю носом, намекая ему, чтобы был поделикатнее в своих выражениях. Это моя бабушка, вообще-то! Ощущаю, как моего плеча что-то касается, повернувшись, вижу ладонь Котовой. — Ну и я, вроде, тоже ничего, шебутной был, правда. За Томой полшколы бегало… — Я поднимаю руку и поглаживаю ее пальцы. — А она, значит, ко мне все. Ну дружили мы, ходили, как раньше говорили. Я ей стихи читал, — услышав это, я несколько раз моргаю от удивления, а дед продолжает, — все разговоры вели, спорили до хрипоты, гуляли до зари… Нет, вы не подумайте, — он резко поворачивается, а я опускаю руку и сижу по команде «Смирно!». — Ничего такого у нас не было, — говорит дед в своё оправдание. — Не как сейчас, что раз и сразу… в дамки… — Он многозначительно смотрит на меня, а я еле сдерживаюсь от нервного смеха. Знал бы ты, дед, что я с твоей внучкой вытворяю, давно бы сделал из меня чучело, а Юле ремня бы дал хорошего. Хотя, нет… я же сам хотел это сделать. Перед глазами стоят упругие бедра и ягодицы Котовой, и я чувствую себя извращенцем, представляя ее в идеальном для себя ракурсе в то время, как ее дед в метре от меня проливает свет на тайну века. — А потом я в армию ушёл. Два года ей писал, она мне… И вот до приказа сто дней осталось, и приходит мне письмо от сестры моей Марьи, помнишь ее? — он смотрит на внучку. — Царство ей небесное! — и тут же крестится. — Ну и пишет она, мол, Тамарка твоя с другим схлестнулась, замуж собирается. Я тут же сгоряча письмо Тамаре написал да отправил. Она мне больше не писала. Сам не помню, как те три месяца дослужил… А, когда вернулся, мать с сестрой Настю привели, знакомиться, значит… Я и понять ничего не успел, как все уже к свадьбе готовились. А Тамара все не выходила у меня из головы. Мы же в одном бараке жили, тут хочешь — не хочешь, а встретишься. Вот мы и встретились, — он тяжело вздыхает. — Она на смену шла в ночную, а я с парнями, значит, перед свадьбой холостую жизнь свою провожал. Ну и выпили малех, расхорохорился я и за ней. Говорю: «Чего это одна, без своего ухажера по ночам ходишь?» А Тамара-то и говорит: «Дурак, ты Митя. Я тебя так ждала, а ты им поверил… Никогда тебе этого не прощу»… Ну я к Марье потом. Спрашиваю, соврала или нет. С моста прыгать грозился… Вот дурень! — усмехается дед. — Так и призналась Марья, что оговорили они Тамару нарочно, чтобы с Настасьей меня свести. Мать моя с ее матерью никогда не ладили, вот и решила она меня отвадить от Томы, пока я служил…

— Ничего себе, дед! — перебивает его Юля. — Как у вас все… Но ты же не виноват!

— Ещё как виноват, — скорбно выпятив нижнюю губу, от трясёт головой. — Обидел я ее недоверием своим, сильно обидел… таких слов ей написал в том письме… Тут и с Настей все закрутилось. Она же ничего не знала. Вот я и решил обратно на службу вернуться… Да тогда бы не одну я, а двух сразу обидел, понимаете?.. Женился я на Насте. А Тома спустя два месяца за деда твоего вышла, — Дмитрий Иванович смотрит на меня так, словно ищет поддержки.