Амори
Шрифт:
Обратимся к дочери, которая отворачивается от нас; будем относиться к ней лучше, чем она к нам будет относиться, будем любить того, кого она любит, отдадим ее тому, кто собирается ее отнять.
Будем печальны, но пусть она будет свободной.
А Бог, не делает ли он так? Бог, который любит тех, кто его не любит. Бог — это ведь не что иное, как большое отцовское сердце.
Через три месяца Амори женится на Мадлен, если… О, Боже, я не осмеливаюсь об этом писать больше!..»
И в самом
VI
В это время дверь кабинета открылась, и вошла девушка. Она на цыпочках подошла к господину д'Авриньи и, посмотрев на него с выражением грусти, какую трудно было представить на обычно озорном лице, мягко положила руку на плечо.
Месье д'Авриньи вздрогнул и поднял голову.
— А, это ты, моя дорогая Антуанетта, — сказал он. — Добро пожаловать!
— Повторите эти добрые слова еще раз, дядюшка!
— Я повторю их еще не раз, разве ты сомневаешься в моем отношении к тебе, дитя мое?
— Да ведь я пришла, чтобы вас бранить.
— Ты меня собираешься бранить?
— Да, я.
— И чем я заслужил, чтобы ты меня бранила? Говори.
— Дядюшка, это очень серьезно, то, что я собираюсь вам сказать.
— Действительно?
— Да, так серьезно, что я не осмеливаюсь…
— Антуанетта, моя дорогая племянница, не осмеливается мне сказать! Что она собирается мне сказать?
— Увы, дядюшка, я хочу поговорить о вещах, о которых не говорят в моем возрасте и в моем положении.
— Говори, Антуанетта. Под твоей веселостью скрывается задумчивость, под твоим легкомыслием я давно заметил глубокую рассудительность, говори… Особенно, если ты собираешься говорить о моей дочери.
— Да, дядя, я как раз собираюсь говорить о ней.
— Ну, что ты собираешься мне сказать?
— Я хочу вам сказать, мой добрый дядюшка… О, извините меня… Я осмелюсь вам сказать, что вы слишком любите Мадлен… Вы ее убьете!..
— Я! Ее убить! Боже, что ты хочешь этим сказать?
— Я говорю, дядя, что ваша лилия, ведь вы так ее называете, не правда ли? Я говорю, что ваша лилия, бледная и хрупкая, сломается в ваших любящих руках.
— Я не понимаю, Антуанетта, — сказал господин д'Авриньи.
— О! Нет, вы меня понимаете, — сказала девушка, обнимая обеими руками шею доктора, — о, вы меня понимаете, хотя говорите обратное… Я вас хорошо понимаю, я!
— Ты меня понимаешь, Антуанетта? — воскликнул господин д'Авриньи с чувством, похожим на испуг.
— Да.
— Невозможно!
— Мой дорогой дядя, — снова заговорила она с такой грустной улыбкой, что трудно было понять, как такие розовые губки могли сказать это, — мой дорогой дядя, нет сердец, закрытых для взглядов тех, которые сами любят: я прочла в вашем сердце.
— И какое чувство ты там нашла?
Антуанетта посмотрела на дядю, сомневаясь.
— Говори! — сказал
Антуанетта приблизила губы к уху господина д'Авриньи и тихо сказала:
— Вы ревнуете!
— Я! — воскликнул господин д'Авриньи.
— Да, — продолжала девушка, — эта ревность делает вас злым.
— О, Боже! — воскликнул господин д'Авриньи, наклонив голову. — О, Боже! Я думал, эту тайну знают только Бог и я.
— Ну и что страшного в этом, дорогой дядя? Ревность — это ужасное чувство, я знаю, но ее можно победить. Я тоже ревную к Амори.
— Ты ревнуешь к Амори?
— Да, — ответила Антуанетта, опустив голову, — да, за то, что он похищает у меня сестру, за то, что когда он рядом, Мадлен не смотрит на меня.
— Значит, ты испытала то, что испытал я?
— Да. Да, тоже что-то похожее, и я победила себя, потому что сказала об этом вам. Дядя, они любят друг друга безумно, нужно их поженить; если их разлучить, они умрут.
Господин д'Авриньи покачал головой и, не произнося ни слова, пальцем показал Антуанетте последние строчки, которые только что написал, и Антуанетта прочитала вслух: «Итак, через три месяца Амори женится на Мадлен, если… О, Боже, я не осмеливаюсь об этом писать больше!»
— Дядя, — сказала Антуанетта, — успокойтесь, она ни разу не кашлянула.
— О, Боже! — воскликнул господин д'Авриньи, глядя на племянницу с чувством глубокого удивления. — О, Боже, она обо всем догадалась, все поняла!
— Да, дядя, мой добрый, мой дорогой дядя, да, все сокровища нежности, любви вашего сердца я поняла. Но послушайте, ведь если однажды Мадлен выйдет замуж и нас покинет, то разве не лучше будет, что вместо того, чтобы полюбить кого-нибудь, она будет любить Амори? Разве ее счастье должно стать несчастьем для нее, и должны ли мы вменять ей в преступление ее радость? Нет, наоборот, примем ее судьбу, пусть они будут счастливы. Вы не останетесь в одиночестве, дорогой отец, с вами останется Антуанетта, которая вас очень любит, которая любит только вас, которая вас никогда не покинет. Я не заменю вам Мадлен, я это знаю, но я буду вам вместо дочери, пусть я не так богата, как Мадлен, и не так красива, я буду дочерью, которую никто не полюбит, будьте спокойны, и даже если меня полюбят, будь я грациозна и красива, как Мадлен, я не полюблю никого, я вам посвящу свою жизнь, я вас утешу… и вы меня утешите.
— Но разве Филипп Оврэ, — сказал господин д'Авриньи, — не влюблен в тебя, а ты в него?
— О, дядюшка, дядюшка! — воскликнула Антуанетта с укором. — Ах! Как вы можете верить…
— Ну, ладно, дитя, не будем говорить больше об этом. Да, я сделаю так, как ты говоришь, поскольку ничего не остается, лишь сделать так, как я решил, но пусть Амори объяснится. Если мы ошиблись, если он не любит Мадлен!..
— О, вы не ошиблись, отец, увы! Он ее любит… вы ведь в этом уверены, и я тоже…