Ампир «В»
Шрифт:
– Ты хочешь сказать, что люди могут… Свернуть шеи вампирам?
– Теоретически да, – ответил Митра. – А практически – вряд ли. Без нас исчезнут все фундаментальные смыслы. Человечество останется без скелета.
– Смыслы, скелеты… Это все разговоры, – сказал я. – Людей этим сегодня не удержать. Какие-нибудь реальные средства контроля у нас есть?
– Во-первых, традиция – это очень реальное средство контроля, поверь мне. Во-вторых, мы держим халдеев на поводке, контролируя их красную жидкость. Мы знаем все их мысли, а это производит на людей неизгладимое впечатление.
– А почему люди ничего про это не знают?
– Как не знают? Знают, и очень давно. Например, советником английских королей много веков был так называемый «лорд-пробователь» – сам понимаешь кто. Про него даже в учебнике истории написано. Естественно, написали какую-то смешную чушь, что он якобы пищу пробовал – проверить, не отравленная ли. Ничего так работка для лорда. Мог бы еще говно вывозить… Полностью перекрыть утечку информации невозможно, но мы можем добиться того, что она будет невероятно искажена. Нам помогает склонность людей считать нас гораздо более сверхъестественными существами, чем мы есть на самом деле. У них кружится голова от близости к бездне. Юмор в том, что по сравнению с той бездной, в которую сегодня ухнули люди, наша не так уж глубока…
Я вспомнил пропасть, над которой парил во время великого грехопадения, и задумался. Действительно, какая бездна была глубже – черный колодец Хартланда, куда я начал спуск, или зияющее очко универсама, где я работал грузчиком? Дело было не в универсаме – любой жизненный выбор, оставленный молодому человеку моих лет, был несомненной норой, ведущей в нижнюю тьму. Различался только наклон коридора. Если разобраться, не вампиры, а люди висели головой вниз, просто глубина называлась у них высотой…
– Халдеи, – пробормотал я, – халдеи… У нас в дискурсе что-то было такое… Это жители Вавилона? Или так бандиты называют официантов?
– Про официантов не знаю. А насчет Вавилона – совершенно верно. Халдейское общество возникло в Вавилоне, отсюда и его название. В нынешнем виде оно существует со времен Нововавилонского царства, когда городом правила халдейская династия. Кстати, именно в этой ближневосточной традиции впервые упоминается Дерево Жизни.
– Дерево Жизни? Что это такое?
– Это дом Великой Богини. Разные религии спорят, где именно она живет – в стволе или в ветвях, но такое дерево есть в каждой стране.
– Что, в каждую страну откуда-то завозят?
– С точностью до наоборот. Отдельная человеческая нация со своим языком и культурой образуется там, где есть такое дерево. Вокруг него, так сказать. Но с другой стороны, все Деревья Жизни – это одно и то же дерево.
– А кто такая Великая Богиня?
Митра засмеялся.
– Узнаешь вечером, – сказал он. – Обещаю, что впечатление будет сильным.
Я почувствовал тревогу, но решил не поддаваться ей.
– Все же я не понимаю, – сказал я, – зачем тайному обществу людей, которое контролирует все социальные лифты, работать на
– Я же сказал. Мы читаем в их душах.
– Да ладно тебе. Одна Варфоломеевская ночь, и никто нигде больше не читает. Если халдеи настолько серьезные люди, что могут контролировать весь этот ядерно-финансовый бардак, зачем им кому-то подчиняться? Люди в наше время очень прагматичны. И чем выше они поднимаются на своих социальных лифтах, тем они прагматичнее. Уважение к традиции сегодня не мотивация.
Митра вздохнул.
– Ты все понимаешь верно, – сказал он. – Но верхушка человечества оберегает Дерево Жизни именно из прагматизма.
– Почему?
– Прагматизм – это ориентация на практическое достижение цели. Если цель отсутствует, ни о каком прагматизме нельзя говорить. А цель перед людьми появляется именно благодаря Дереву Жизни.
– Каким образом?
– Это тебе расскажет Энлиль Маратович.
– А что такое баблос? Можешь хотя бы это сказать?
Митра страдальчески наморщился.
– К Энлилю! – прокричал он и замахал руками, словно отбиваясь от стаи летучих мышей.
На нас покосился водитель – видимо, услышал что-то сквозь перегородку или увидел движение. Я повернулся к окну.
За обочиной мелькали блочные восемнадцатиэтажки спальных районов, последние постройки советской эпохи. Я пришел в мир на самом ее закате. Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее, но помнил звуки и краски того времени. Советская власть возвела эти дома, завезла в них людей, а потом вдруг взяла и кончилась. Было в этом какое-то тихое «прости».
Странным, однако, казалось вот что – эпоха кончилась, а люди, которые в ней жили, остались на месте, в бетонных ячейках своих советских домов. Порвались только невидимые нити, соединявшие их в одно целое. А потом, после нескольких лет невесомости, натянулись по-другому. И мир стал совершенно другим – хотя ни один научный прибор не мог бы засечь этих нитей. Было в этом что-то умопомрачительное. Если прямо на моих глазах могли происходить такие вещи, стоило ли удивляться словам Митры?
Я понял, что мы приближаемся к дому Энлиля Маратовича, когда вокруг замелькали сосны. Мы снизили скорость. Под колесами стукнул «лежачий полицейский», потом еще один; мы проехали открытый шлагбаум, которого я не заметил в прошлый раз, и затормозили у ворот в высоком заборе. Забор я помнил, а проходную тоже не рассмотрел.
Это было мощное сооружение из кирпича трех оттенков желтого – цвета складывались в замысловатый, но ненавязчивый орнамент. Так мог бы выглядеть черный ход Вавилона, подумал я. Створки ворот, сделанные из похожего на танковую броню металла, медленно открылись, и мы въехали внутрь.
Дорога вела к спуску в подземный гараж, откуда мы поднялись в прошлый раз. Но сейчас мы свернули в боковую аллею, проехали мимо почетного караула старых сосен и оказались на открытом пространстве, заставленном припаркованными автомобилями (у нескольких были мигалки на крыше). Машина остановилась; шофер вылез наружу и открыл дверь.