Ампир «В»
Шрифт:
Внутри оказался огромный фаллоимитатор – «член царя Соломона», как его называли участники представления. На боку этого бревна из розовой резины виднелась надпись «И это пройдетЪ!» Я подумал, что это ответ на бессмертное двустишие с бедра учебного пособия. Из комментариев окружающих стало ясно, что эта шутка тоже повторяется из года в год (в прошлом году, сказал кто-то, член был черным – опасная эскапада в наше непростое время).
Затем на сцену вышли Энлиль Маратович и Митра. Они разыграли пьеску из китайской жизни, в которой фигурировали император Циньлун и приблудный комарик. Комариком был Энлиль Маратович, императором – Митра. Суть пьески сводилась к следующему: император заметил, что его укусил комар,
Потом были смешанные гэги, в которых участвовали вампиры и халдеи. Это была последовательность коротких сценок и диалогов:
– Теперь у нас будет, как выражаются французы, минет-а-труа, – говорил халдей.
– Там не минет, там менаж, – поправлял вампир. – M'enage `a trois.
– Менаж? – округлял глаза халдей. – А это как?
И в зале послушно смеялись.
Некоторые диалоги отсылали к фильмам, которые я видел (теперь я знал, что это называется «развитой постмодернизм»):
– Желаете гейшу? – спрашивал вампир.
– Это которая так глянуть может, что человек с велосипеда упадет?
– Именно.
– Нет, спасибо, – отвечал халдей. – Нам бы проебстись, а не с велосипедов падать.
Потом со сцены читали гражданственные стихи в духе раннего Евтушенко:
«Не целься до таможни, прокурор – ты снова попадешь на всю Россию…»
И так далее.
Устав стоять, я присел на табурет у стены. Я был совершенно измотан. Мои глаза слипались. Последним, что я увидел в подробностях, был танец старших аниматоров – четырех халдеев, которым меня так и не представили. Они исполнили какой-то дикий краковяк (не знаю почему, но мне пришло в голову именно это слово). Описать их танец трудно – он походил на ускоренные движения классической четверки лебедей, только эти лебеди, похоже, знали, что Чайковским не ограничится и в конце концов всех пустят на краковскую кровяную. Пикантности номеру добавляло то, что аниматоры были одеты телепузиками – над их масками торчали толстые золотые антенны соответствующих форм.
Потом на сцене начались вокальные номера, и теперь можно было подолгу держать глаза закрытыми, оставаясь в курсе происходящего. К микрофону подошел Иегова с гитарой, пару раз провел пальцами по струнам и запел неожиданно красивым голосом:
– Я знаю места, где цветет концентратПоследний изгнанник, не ждущий зарплатГде розы в слезах о зеркальном ковреГде пляшут колонны на заднем дворе…С концентратом все было ясно – я тоже знал пару мест, где он цветет, скажем так. Мне представилась роза и ее отражение в бесконечном коридоре из двух зеркал, а потом зеленые колонны Independence Hall с оборота стодолларовой банкноты спрыгнули во двор и начали танцевать друг с другом танго, имитируя движения Локи и его покорной спутницы. Я, конечно, уже спал.
Напоследок, правда, я успел понять, от какой именно капусты образовано слово «капустник». Во сне эта мысль была многомернее, чем наяву: сей мир, думал я, находит детей в капусте, чтобы потом найти капусту в детях.
Le Yeltsine Ivre
Всю следующую неделю я провисел в хамлете покойного
Мне непреодолимо захотелось залезть туда, когда машина привезла меня домой утром после капустника. Я так и поступил – и сразу впал в знакомое хрустальное оцепенение.
Это был не сон и не бодрствование. Тяжелый темный шар, которым мне представлялось сознание языка, занимал в это время какую-то очень правильную и устойчивую позицию, в зародыше давя все интенции, возникавшие у меня при обычном положении тела. Я смутно понимал, отчего так происходит: действия человека всегда направлены на ликвидацию внутреннего дисбаланса, конфликта между реальным состоянием дел и их идеальным образом (точно так же ракета наводится на цель, сводя к нулю появляющиеся между частями ее полупроводникового мозга разночтения). Когда я повисал вниз головой, темный шар скатывался в то самое место, где раньше возникали дисбалансы и конфликты. Наступала гармония, которую не нарушало ничто. И выходить из этой гармонии языка с самим собой не было ни смысла, ни повода.
Однако все оказалось сложнее, чем я думал. На седьмой день я услышал мелодичный звон. В хамлете зажегся свет, и записанный на магнитофон женский голос выразительно произнес где-то рядом:
«Ни о чем я так не жалею в свои последние дни, как о долгих годах, которые я бессмысленно и бездарно провисел вниз головой во мраке безмыслия. Час и минута одинаково исчезают в этом сероватом ничто; глупцам кажется, будто они обретают гармонию, но они лишь приближают смерть… Граф Дракула, воспоминания и размышления».
Я слез на пол. Было понятно, что включилось какое-то устройство, следящее за проведенным в хамлете временем – видимо, я исчерпал лимит. Подождав час или два, я вновь забрался на жердочку. Через пять минут в хамлете вспыхнул свет, и над моим ухом задребезжал звонок, уже не мелодичный, а довольно противный. Снова включился магнитофон. В этот раз он произнес эпическим мужским басом:
«Впавших в оцепенение сынов великой мыши одного за другим уничтожило жалкое обезьянье племя, даже не понимающее, что оно творит. Одни умерли от стрел; других пожрало пламя. Вампиры называли свое безмолвное бытование высшим состоянием разума. Но жизнь – а вернее, смерть – показала, что это был глупейший из их самообманов… Уицлипоцли Дунаевский, всеобщая история вампиров».
Я решил схитрить – спрыгнул на пол и сразу же вернулся на серебряную штангу. Через секунду над моим ухом заверещал яростный клоунский голос:
«Что скажет обо мне история? А вот что: еще одно чмо зависло в чуланчике! Бу-га-га-га-га!»
Я решил больше не спорить с судьбой, вернулся в гостиную и прилег на диван. На самом деле хотелось только одного – снова зависнуть в чуланчике, раздавив надежным черным ядром зашевелившиеся в голове мысли. И плевать на приговор истории… Но я понимал, что лимит выбран. Закрыв глаза, я заставил себя уснуть.
Меня разбудил звонок. Это была Гера.
– Давай встречаться, – сказала она без предисловия.
– Давай, – ответил я, даже не успев подумать.
– Приезжай в Le Yeltsine Ivre.
– А что это такое?
– Это оппозиционный ресторан. Если ты не знаешь, где это, мой шофер за тобой заедет.
– У тебя машина с шофером? – удивился я.
– Если нужно, у тебя тоже будет, – ответила она. – Попроси Энлиля. Все, жду. Чмоки.
И повесила трубку.
Шофер позвонил в дверь через полчаса после нашего разговора. За это время я успел принять душ, одеться в свою новую угольно-черную униформу (она выглядела очень аскетично, но ее подбирал целый взвод продавцов в «Архипелаге»), и выпить для смелости полстакана виски.