Амулет
Шрифт:
Но за этим произошло нашествие орков. Миал прибыл в Кумас во главе войска Минас Лантана, и Борон впервые с гордостью надел гвардейскую форму и шлем с красной кокардой. Правда, беднягу не покидал страх, что его могут отправить туда, где шло сражение, но Кишкорез заверил новоиспеченного гвардейца, что он нужен для выполнения более важной задачи.
На другой день армия Миала ушла на войну, а Борон и еще несколько гвардейцев тайно остались в Кумасе. Нарядившись в штатское платье, Борон следующие двадцать четыре часа не уставал радоваться жизни.
Вскоре армия вернулась, поредевшая, вымотанная, но победоносная. В связи с этим Борон получил новые указания. Теперь, болтаясь в пивных, ему следовало рассказывать каждому встречному и поперечному, что военная победа одержана только благодаря генералу Миалу, что он был настоящим героем и что гражданам Кумаса здорово повезет, если принцесса Макоби согласится выйти за отважного воина замуж. Борон получил приказ вести пропаганду, одевшись как простой гражданин. В первый день он повиновался, хоть и нехотя.
В ту ночь он сидел в комнате, которую снимал, любовался своей красивой формой, нежно гладил красную кокарду и впервые в жизни ужасно собой гордился. Он очень сожалел и печалился, что не имел возможности носить всю эту красоту. Приказ замаскироваться казался Борону совершенно бессмысленным и глупым. Почему нельзя демонстрировать свою принадлежность к личной гвардии Миала, если надлежало говорить, что он сражался рядом с храбрым генералом? Форма могла бы только усилить правдивость его рассказа.
Итак, в тот день, когда инспектор Трасса собирался приказать своим подчиненным хоть из-под земли достать кого-нибудь в форме гвардии Миала, такой замечательный умник в Кумасе нашелся…
После ночи, проведенной в полицейском лазарете, сержант Раси чувствовал себя гораздо лучше. Впервые за несколько последних недель он понял, что голоден, и с удовольствием съел бы завтрак. Хотя каша из столовой вряд ли могла удовлетворить изысканный вкус гурмана, все же она была горячей, питательной и относительно безвредной для здоровья.
После завтрака полицейский доктор подверг его ряду строгих тестов: осмотрел язык, пощупал пульс и поинтересовался, стаскивал ли он с себя штаны последние двенадцать часов. После осмотра медик объявил своему пациенту, что к службе он пригоден и должен явиться к половине одиннадцатого в конференц-зал на совещание, куда инспектор Трасса приглашал всех свободных офицеров.
Раси на собрание опоздал на несколько минут, так как зал находился на втором этаже. Он был еще слаб и через каждые четыре-пять ступенек должен был останавливаться, чтобы перевести дух. Он открыл дверь в тот момент, когда инспектор Трасса инструктировал два десятка младших чинов о необходимости выявить и допросить хотя бы одного члена личной охраны Миала.
– Если вам показалось, что вы его вычислили, – говорил Трасса, –
Трасса увидел Раси и уставился на него, не веря своим глазам. Тотчас двадцать голов повернулись, следуя его взгляду. Двадцать лиц дружно вытаращили на него глаза, в которых сквозило неподдельное удивление. Раси в растерянности пялился на них. Он понимал, что после тридцати шести часов страданий, вероятно, выглядит не вполне здоровым, но вызванная реакция его шокировала. Такого он не ожидал.
– Святые силы, Раси! – воскликнул Трасса. – С тобой все в порядке, дружище?
Раси кивнул:
– Да, сэр. Все хорошо. То есть не так плохо, как вчера. И доктор говорит, что я годен для активной деятельности. Лишь бы туалет был неподалеку.
– Годен? Да ты выглядишь как покойник, которого зарыли, а через неделю снова откопали.
Раси слабо шевельнул губами, пытаясь изобразить улыбку, и, шаркая, прошел в конец зала, где бессильно опустился на стул. Инспектор покачал головой и продолжил инструктаж. Раси, устроившись поудобней, тем временем наслаждался покоем привычной обстановки.
Жесткое сиденье стула, карта улиц Кумаса на стене, густо утыканная цветными булавками, изображавшими невесть что, непочтительные комментарии и непристойные шуточки его товарищей, кислый запах пота двадцати мужиков, собравшихся в одном тесном помещении, – все это давало сержанту ощущение принадлежности гораздо в большей степени, чем стены родного дома. Полицейский участок и был его настоящим домом. Он чувствовал здесь свое единство с остальными сослуживцами, здесь была его жизнь и его радость.
Минут через двадцать собрание закончилось, и все разошлись, кроме Трассы. Инспектор подошел к сержанту, взял стул из переднего ряда и уселся верхом на него, положив локти на спинку.
– Ты уверен, что готов к выполнению задания, сержант? – спросил он не без доброго участия. – Личинки мух и то выглядят куда бодрее и крепче, чем ты в данный момент.
– Нет, я в порядке, сэр. Честное слово! Я очень хочу выбраться отсюда и приступить к своим обязанностям.
Трасса скривил губы, выражая сомнение.
– Ладно, посмотрим, – сказал он. – Но не перенапрягайся. Забурись в какую-нибудь многолюдную харчевню, сядь в уголке и держи ушки на макушке. Если поймешь, что обнаружил одного из агентов Миала, сходи за кем-нибудь из товарищей, чтобы тот произвел задержание. А теперь шагом марш отсюда, пока не провалился в щель между половыми досками.
Раси отдал честь и нетвердой походкой пошел к двери. Искреннее участие инспектора его тронуло и несколько ошеломило. Обычно, выражая симпатию, инспектор бил несчастного по спине, приговаривая, что не стоит быть соплей, а потом отправлял в бар напиться.