Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
– Ты не ладишь с братом?
– Пошто не лажу? Нет, мы с ним дружно живем. Это у нас, у забайкальцев, так уж заведено: будто бы ругать друг друга, просмешничать ли… Отец-то мой эту землю завоевал, все в нее стремился, ругал свое Забайкалье, говорил: «Камень один, больше нет ничего». А оказалось, обратно потянуло на камень-то. Пожил тут и опять вернулся в свою деревню… Скажи, зачем человек всю жизнь стремился?
– Не себе хотел – детям.
– Верно, для людей получилось, – молвил Иван.
– А кому ты проиграл?
–
– Я и то замечаю, что вместе с собаками в нарты впрягаешься, – сказал Федюшка.
– Обеднел! Хорошего-то мало в торговле: крупу гольдам развешивать, с тряпками возиться, обманывать приходится… Эх, Егор, будем мы с тобой пахать, охотиться, рыбачить!
Но Егор не верил Бердышову. Он чувствовал, что Иван вряд ли смирится. Не такой он был человек, чтобы отступаться.
– Бедный стал, чего запел! – посмеялся Силин. – Вот я теперь припомню тебе все!..
– На охоту теперь опять пойдем вместе, – смущенно смеялась Анга.
Она была оживленна и радостна. Ей казалось, что Иван стал ей таким же близким, как раньше.
– Отторговались!.. – качала головой Наталья.
По вечерам Иван, как бывало прежде, сидел допоздна у Кузнецовых, беседуя о жизни.
– Ты опять как свой стал. А то было отдалился, – говорил ему Барабанов.
– Значит, когда я торговал, то вам все же обидно было?
– Да кому как. А мне ты завсегда приятель – хоть богатый, хоть бедный!
Гольды ругали Ивана, что не торгует.
– Пусть ругаются, я хочу в жизни пожить вольно. Пусть бедно, но вольно, – говорил Иван. – Трусы бедности не терпят, а я сам себя прокормлю. Торговля-то кабалит. Если по-настоящему торговать, надо целую войну вести, башку большую на плечах иметь, видеть все, что впереди и на стороне, а я теперь отдыхаю, – кутался Иван в свою рваную овчинную шубу и ухмылялся. – Завтра вместе на охоту пойдем.
– Как в первый год у нас стало, – говорила Наталья. – Так же люди собираются и беседуют задушевно. Только тогда в бедности мучались, а нынче полегче.
Егор помалкивал. Его занимало, чем все это кончится.
– Иван обеднел! – торжествовали торговцы.
Они навели справки и убедились, что это так. Судьба покарала его за преступление. Возмездие свершилось!
Гао решил съездить к нему. Он полагал, что сейчас представляется удобный случай. «Теперь вся огромная торговля Бердышова может перейти к дому Гао. Потерпев крушение, Иван сразу получит второй удар. Надо испугать его. Человек должен сникнуть. Попробую этот старый, угодный обществу путь… Бедные всегда трусливы. А богатый, вдруг ставший бедным, должен оробеть еще сильней. Если бы Иван остался богат, я искал бы его дружбы. Но когда он обеднел, его надо добить, чтобы не было опасных примеров. Пусть торгуют из русских другие. Рядом с ними я всегда в выгоде…»
Нарты Гао вихрем мчались по дороге, укатанной почтой и обозами. На сугробах струйка снега ударяла в лицо, и тогда Гао закрывался пушистыми мехами выдр. Он мог терпеть любой ветер, не боялся мороза, но он видал, что богачи прячут лица в дорогие меха, и ему казалось, что, разбогатев, он стал так же нежен, как и они.
«Да, надо добить Ивана! Исправник не пожалеет его…»
С убийством Дыгена Оломову было много хлопот. Он простил преступление богатому, сделал вид, что ничего не знает, но бедняку не позволит быть преступником. «Даже я не упущу случая…»
Гао приехал к Бердышову. Он явился в блеске шелков, весь в выдрах. Курма, пышная шапка, сияющее холеное лицо, блестящие черные глаза – во всем было довольство.
– Можно?
– Можно.
– Подериза не буду? – насмешливо и дружески спросил он.
– Нет, драться не буду, заходи, – засмеялся Иван.
«Чем ты меня теперь угостишь?» – подумал лавочник.
«Зачем, он приехал?», – подумал Бердышов.
Иван достал из старого ящика бутылку сладкого вина.
– Церковное вино! Знаешь – церковь?..
Гао с наслаждением выпил два стакана. Он был в ударе. Он чувствовал силу, гибкость, ловкость своего ума. Казалось, ничего невозможного не было сейчас для него.
– Меха у Покпы купил?
Бердышов махнул рукой.
– Что вспоминать!
– Как торгуешь? Зачем подериза! – воскликнул Гао. – Я такой человек, драться не люблю. Торговое дело тоненькое. Надо хорошо делать. Ты, если дерешься, торговать не можешь!
Гао тонко улыбался, подергивался и покачивался, как бы в такт какой-то музыке.
– Если бы я взялся торговать по-твоему, ты бы первый не рад стал, – ответил Бердышов.
Гао испытующе зорко посмотрел на него.
– Я раньше не дрался. А потом, глядя на тебя, драться научился, – продолжал Иван.
– Что ты говоришь!
– Насмотрелся, как ты гольдов лупил. «Надо, – думаю, – с умных людей пример взять».
Иван подлил Гао вина. Собеседники снова выпили.
– Какой ты хитрый! Терзаешь гольдов, орочен. А случай выйдет, и с меня шкуру сдерешь – это ничего. А тебя тронь – обида!.. Торгашей бить нельзя? Надо тоненько с ними?.. Нет! – вдруг вскочил Иван. Он распахнул куртку, свирепо глянул исподлобья. – Я всех согну здесь в бараний рог! – вытянул Иван жилистую руку с мохнатым кулаком. – Ты там объяви. Я знаю, что ты старшина, начальник. Всем объяви, что я их возьмусь подряд мутить… Я из вас таких же черепах себе понаделаю, как вы из гольдов!