Амурские версты
Шрифт:
«Значит, дальше поплывем», — решили солдаты.
Поближе к полудню, когда Ряба-Кобыла затеял стрижку обросших за дорогу солдат, Игнат Тюменцев, ожидавший своей очереди, заметил плывущие к станице две лодки.
— Китайцы, — сказал, приглядевшись, Ряба-Кобыла. — Скажи-ка, Тюменцев, командиру.
Яков Васильевич вышел из своей каюты и поспешил к палатке генерал-губернатора. Там тоже увидели китайские лодки и ждали их приближения.
На берегу стояли переводчик Шишмарев, статский советник Перовский, командир 14-го батальона Языков и еще офицеры из
— Да это же Дзираминга, айгуньский амбань, — узнал Языков и побежал докладывать о приезде амбаня генерал-губернатору.
Амбань в шелковом халате, в шапке, украшенной соболиным хвостом, в сопровождении двух оруженосцев, несущих на вытянутых руках его меч и кремневый пистолет, торжественно направился к генеральской палатке.
Муравьев встретил амбаня у входа, стоя выслушал цветистое приветствие, а потом пригласил его к себе. Амбаня усадили на подставленный солдатами стул, сам Муравьев сел напротив. Дьяченко с другими офицерами стоял у входа в палатку и слышал, как Шишмарев переводит вопросы амбаня: «Хорошо ли плыл цзянь-цзюнь Муруфу? Как его бесценное здоровье?»
Генерал поблагодарил амбаня, сказал, что плавание проходит успешно, здоровье же у него хорошее, и в свою очередь поинтересовался здоровьем амбаня.
Дзираминга пространно поблагодарил генерала, здоровье у амбаня тоже оказалось хорошим.
— Я прибыл сообщить, — торжественно сказал амбань, — что придворный вельможа, маньчжурский главнокомандующий князь И-шань, прибыл в Айгунь. Он просит цзянь-цзюня Муруфу хоть на несколько дней отсрочить свое дальнейшее плавание, чтобы иметь возможность поговорить с ним о разграничении на Амуре, так как дело это крайне заботит наше правительство.
Муравьев выслушал амбаня с тем же спокойным и любезным выражением лица. Казалось, что он в это время думает о чем-то, совершенно не относящемся к предстоящим переговорам, к тому, что говорит невысокий, по-бабьи расплывшийся полный маньчжур, так и не снявший, несмотря на жару, свою шелковую шапку, увенчанную соболиным хвостом. Но пока Шишмарев слово в слово переводил речь амбаня, стараясь даже интонациями подчеркнуть те слова, которые выделил Дзираминга, генерал-губернатор мысленно взвешивал их, тоже выделяя слова, но только те, в которых находил ответ или намек на заботившие его самого вопросы.
«Князь И-шань просит задержаться, чтобы поговорить с ним о разграничении… Это что-то новое. Совершенно новое. До сих пор не они, а я предлагал провести такой разговор, но маньчжуры от него уходили… Дело это крайне заботит их правительство… Крайне заботит… Ну что ж, почувствовали наконец, что англичане и французы могут высадиться не только на юге Китая, где они предали все огню и разрушению, как в Кантоне, но ударить и здесь — на Северо-Востоке Азии. Жаль, что пекинским чиновникам потребовалось почти пять лет на уяснение простой мысли, что здесь, на Амуре, у нас и у Китая общность насущных интересов…»
Между тем Шишмарев, заглядывая в свою запись, переводил последние слова Дзираминги:
— …и пограничные люди наши находятся в тревоге и оторваны от сельских своих занятий…
«Пограничные люди», — сказано довольно прозрачно и определенно. Называя так жителей северных районов Маньчжурии, китайцы несомненно выражают свое согласие с моими предложениями о границе по естественному рубежу — реке Амуру…»
Думая об этом, Муравьев все еще стоял с любезным и в то же время отсутствующим взглядом. Пауза затянулась. Слышно было, как за палаткой настороженно переступают с ноги на ногу офицеры. Амбань решил, что цзянь-цзюнь Муруфу колебался, и торопливо заговорил, что он во всем успеет и все сделает.
— Я могу задержаться только на короткое время, — сказал наконец генерал-губернатор.
Амбань заметно оживился и поинтересовался: есть ли у генерала дети? Муравьев не понял этого вопроса, так далекого от всего того, о чем он сейчас думал, и переспросил. Когда же смысл вопроса дошел до него, он развел руками и сказал, что детей у него нет.
Дзираминга с сожалением покачал головой.
— Очень, очень жаль. После великого дела, хорошо было бы оставить славу в потомстве.
Муравьев не удержался, улыбнулся. Опять очень прозрачный намек…
Сразу же договорились, что встреча генерал-губернатора с князем И-шанем состоится на китайском берегу, в Айгуне, через несколько дней. Уже прощаясь, амбань вдруг вернулся к столу, сел и начал извиняться за свою забывчивость. Он еще не спросил позволения у генерала принять его с почестями и пушечными выстрелами. Получив согласие и на это, амбань уже окончательно раскланялся и, провожаемый генералом и офицерами, направился к лодке.
Приезд амбаня вызвал немало разговоров и толков среди офицеров. Но все сошлись на том, что, по-видимому, на этот раз китайская сторона решила договориться о разграничении.
В тот день, уже в сумерках, пришла в Усть-Зейский пост рота Прещепенко. На следующий день прибыла и рота поручика Коровина. А первая рота все еще стояла в Усть-Зее, ожидая приказа. Солдаты, правда, не жаловались на непредвиденную остановку, зато капитана Дьяченко томила неопределенность. Далеко ли еще придется плыть? Где, наконец, станет батальон? Об этом у него спрашивали и Прещепенко, и Коровин, но Яков Васильевич и сам не знал. А генерал-губернатор на его вопросы отвечал так неопределенно, будто и он еще не решил судьбу батальона.
9 мая трубачи Иркутского конного полка проиграли сигнал общего построения. «Наконец-то будет зачитан приказ», — решил Яков Васильевич, наблюдая за тем, как офицеры равняют отвыкшие от построений роты. Но оказалось, что солдат обоих батальонов и казаков собрали на молебен. Генерал-губернатор решил заложить храм благовещенья и переименовать станицу Усть-Зейскую в город.
Едва плывший с Муравьевым архиерей Иннокентий закончил короткий молебен, как на только что отструганной и установленной мачте подняли большой флаг. Генерал-губернатор сам объявил, что отныне станица Усть-Зейская становится городом Благовещенском.