Анабиоз
Шрифт:
Не в сухарях дело. А в чем? Борис вписался за Серого, а потом с него же чуть скальп не снял. Тогда выходит, вопрос не в том, способен ли Борис убить за пакет сухарей. Вопрос: способен ли он убить чужого, защищая своего. И получается, что косящий под простачка и трепло Серый просто проверял, можно ли доверять Борису? Нет, слишком сложно. Или не слишком?
Впереди замаячила еще одна свалка гнилого побитого автотранспорта — там улица Дмитрия Ульянова пересекалась с проспектом шестидесятилетия Октября.
Борис повернул налево и стал пробираться
Знал, что за ним идут, и не считал нужным удостоить идущих своим вниманием.
Может прав Серый, и так было нужно, но злило это невероятно.
Кусты на бульваре разрослись настолько, что продраться через них без вреда для здоровья казалось невозможным. Я несколько раз получил ветками по физиономии. На другую сторону улицы вылез еще более раздраженным, со свежей царапиной через полморды.
Мы свернули на проспект шестидесятилетней годовщины забытой революции. Посреди зеленел очередной заросший сверх меры бульвар. По ту сторону торчали ветхие магазинчики с проваленными крышами, за ними возвышалась на гранитном постаменте огромная круглая блямба. Памятник заплесневел и разглядеть на поверхности круга хитро прищурившегося Хо Ши Мина было теперь весьма проблематично.
— Давайте на ту сторону, — скомандовал Борис.
Хоть слово сказал и на том спасибо.
Я направился к переходу, над которым, кренясь на проржавевшем столбе, торчала поблекшая литера «М».
— Куда? — окликнул Борис. — На метро решил покататься?
— Туда, — кивнул я. — Хоть здесь по кустам лазать не придется. Переход есть.
— Тебе больше нравится плавать, чем по кустам гулять?
— Почему плавать?
— Потому что, если в земле выкопать ямку, ее обычно заливает грунтовой водой. Руководствуясь этим принципом, человечество давным-давно изобрело колодцы, — голос Бориса был тошнотворно язвительным.
— Причем здесь?.. Там не колодец.
— Фантастики начитался? — презрительно фыркнул Борис. — Ну-ну.
Он был прав, я нет. Не подумал сразу, а когда подумал, было поздно… Но в тот момент мне очень захотелось его умыть. Спуститься под землю и доказать, что он не прав.
Я упрямо зашагал к лестнице.
Вопреки прогнозам Бориса, плыть не пришлось. Воды в переходе было не выше щиколотки, а заходить в стеклянные двери с надписью «выхода нет» и смутными силуэтами на полу, ой как не хотелось. Да и незачем. По сути, Борзый был прав. Грунтовые воды никто не отменял, зато, пока люди спали, вырубило электростанции. Кончилось электричество — отключились насосы. Сдохли насосы — и вода в считанные дни беспрепятственно разлилась по подземке имени вождя мирового пролетариата, превратив метро в аквариум.
Под ногами хлюпало. Сзади чертыхался Серый, жалея, что поперся за мной.
Борис ждал нас наверху с едкой ухмылкой.
— Сплавали?
— Не так страшен черт, как его Малевич намалевал, — проворчал Серый. — Ноги промокли.
— Ничего, на теле быстро
— Иди ты, — буркнул я.
Борис злил. Каждым словом, каждым жестом, каждой ухмылкой. Наверное, я от него просто устал. Но он раздражал меня теперь все время, когда был неправ. А когда оказывался прав — бесил особенно. Не потому ли, что его мелкая бытовая правота никак не компенсировала неправоту моральную? Ведь не может же человек, совершивший смертный грех, отмолить себе прощение, поставив дюжину свечек…
Борис не ответил. Просто повернулся и пошел. Впрочем, далеко уйти он не успел. Из-за угла сгнившей будки магазинчика метнулась невысокая фигурка, кинулась Борису под ноги, ткнулась в живот и отпрянула.
Тот слегка опешил. Пока двое — большой и маленький — таращились друг на друга, мы с Серым подошли ближе.
Борис наконец пришел в себя и громко выругался. Еще бы! Для него и в прошлой жизни, до анабиоза, любое существо младше восемнадцати было не человеком, а проблемой.
Пацану, что налетел на Бориса, было лет семь-восемь. Ободранный, изгвазданный, он напоминал беспризорников из советских книг вроде «Республики ШКИД». Грязные, слипшиеся волосы цвета соломы торчали во все стороны, словно распотрошенное гнездо. Голубые глаза смотрели умоляюще.
— Ты куда летишь, босяк? — как-то наигранно спросил Борис. Словно повторил подсмотренную в кино фразу.
— Помогите, — пролепетал пацаненок.
— Чего случилось? — вклинился я.
— Там папка… — Паренек махнул рукой себе за спину.
— Чего с папкой? — насторожился Серый.
Пацаненок сделал неопределенный жест и состроил такую рожу, что стало ясно: с папкой точно ничего хорошего.
— Ну, веди, — кивнул я, решив, что на подробные расспросы нет времени.
Паренек развернулся и побежал вперед.
Борис поглядел на меня неодобрительно. Ничего, перечешется.
Мальчишка отбежал уже на пару десятков шагов. Притормозил, обернулся. Опять махнул рукой.
— Туда!
И побежал дальше по тротуару, тянущемуся вдоль проспекта.
Я потрусил следом. Борис и Серый не отставали.
Бежать пришлось с полкилометра. Дорога здесь была на удивление свободная. На проезжей части застыли всего несколько разбитых машин, значительно больше их стояло у обочины на вечной теперь уже парковке. А тротуар был пуст и неплохо сохранился.
Впереди замаячил светофор с тремя потемневшими глазами. Вправо от проспекта уходила узкая улочка, название которой я не помнил, если вообще когда-то знал. По эту сторону улочки еще шли пятиэтажки, зато на другой стороне высился панельный дом в полтора десятка этажей. Поперек дороги, за светофором, стоял на спущенных колесах «кошелек». Так Борис называл инкассаторские машины.
Все это я отметил краем глаза, походя, не акцентируя внимания.
Паренек вылетел на Т-образный перекресток и резко вильнул вправо, проскочив мимо машины.