Анабиоз
Шрифт:
— Сейчас молчи, — предупредил Серафим тихо.
— И толкай, — огрызнулся я, чувствуя, как пьянею от собственной наглости. — У меня женщина в центре, неизвестно жива ли, а я здесь в рабстве. Думаешь, мне есть чего терять, святой отец?
Бородатый смолчал.
— Здравствуй, отец Серафим, — издалека приветствовал хозяин. — Как труд? Облагораживает?
— Иван, скажи своим, чтоб не курили в святой обители. Христом богом прошу, — пропустив мимо ушей приветствие, хмуро проговорил бородатый.
— А ты, Фима, бога попроси, — усмехнулся
— Плохо говоришь, — помотал головой Серафим. — Сам ведь знаешь, Ваня, что плохо. И думать и молиться о таком. Так что как человек человека прошу, пусть хоть при мне не дымят.
— Не видно, не страшно, — понимающе кивнул Иван. — Да ты страус, Фима.
Иван. Ваня. Ванечка. Непослушник из чопа. Не о нем ли говорил Андрей?
Бородатый не ответил. Зато мелкий монах, тот что перекладывал катки, взвился на высокой ноте, как бензопила:
— Монастырь находится в ведении Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Очень скоро сюда придут и с вами разберутся!
Иван посерьезнел. Кивнул. Сперва монаху, мол, ага, ты прав, затем своим людям. Возле крикуна как-то само собой образовалось свободное пространство. Группа незаметно переместилась. Лишь отец Серафим не сдвинулся с места.
Двое парней, выросших словно из-под земли, завернули крикуну руки за спину, наклонили. На Ивана смотрели ожидая приказа. Тот не торопился. Посмотрел на монаха серьезно.
— Патриарх, говоришь? Вот если б ты, шнурок, про бога вспомнил, а не про патриарха, я б, может, еще и поверил. А так, катись колбасой со своим патриархом. Если бога нет, то мне все едино. А если он есть, то это не вы страдаете от того, что я у храма закурил, а мы от того, что вы по храмам торговлю крутили. Библию читай, батюшка. Там все написано. А еще рот откроешь, обедать будешь через неделю.
Он мотнул головой, и смутьяна поволокли в сторону.
— Монастырь сейчас находится в моем ведении, — громко сообщил Иван. — Все остальное — в руках бога. Ему и молитесь. А патриарха вашего я в гробу видал.
— Не прав ты, Ваня, — хмуро покачал головой Серафим.
— А с вами, Фима, по-другому нельзя, — зло ощерился Иван.
Сейчас он мимолетно напомнил мне Бориса. И, видимо, прав был Борзый: в каждом человеке живет зверь.
Иван уже глядел на меня. Цепко, изучающе.
— Это кто? — спросил он.
— Новенький, — пояснил конвоир. — Гришка притащил.
— Откуда? — Иван смотрел на меня так, будто я был лошадью. Или, скорее, даже ишаком, которого на халяву подогнали ему на конюшню и он думает, стоить оставить это приобретение, или незачем зря кормить.
— Из-за стены.
Иван резко переменился в лице, обернулся. Конвоир запнулся под его взглядом. Оказывается, этот чоповец может не только монахов пугать.
— Я разве что-то неясно сказал?
— Но он вменяемый. Н-нормальный, — пробормотал парень.
— Я обозначил на этот счет четкие инструкции, — холодно
— Его Гришка притащил, — совсем потерялся конвоир.
— Хорошо. — Иван стиснул зубы и кивнул на меня. — Этого ко мне. Григория сюда. А вы чего встали? Работаем, Фима, работаем. Подбирай свою рясу, заправляй в трусы по последней моде и вперед.
Серафим тяжело вздохнул, но не ответил. Монахи подобрались и потащились за очередной могильной плитой. Меня пинками погнали обратно.
На этот раз повели не в келью. Мы обошли храм и, к моему удивлению, вошли внутрь.
Здесь было темно. Скудный свет метался тенями где-то высоко под сводами. Не то там были какие-то окна или отдушины, не то верхняя надстройка с куполами изрядно поистрепалась. Но того света явно не хватало, и зал внизу тонул во мраке.
Конвоир протолкал меня вперед. Чиркнула зажигалка. Вспыхнул огонек свечи. От одной церковной свечки он зажег другую, третью. На пятой остановился, решив видно, что мне будет достаточно.
— Жди, — велел он и собрался на выход.
— Спросить можно?
Он молча остановился, поглядел косо. Я принял это за согласие и поинтересовался, кивнув на свечи:
— Откуда такая роскошь?
— А я говорил Ивану, что ты вменяемый. Облажался. Тебя, на самом деле, интересует, откуда в церкви церковные свечи?
— И мыши не пожрали? — осторожно уточнил я.
Конвоир нахмурился, будто соображал, стоит еще что-то говорить или нет.
— Нет здесь мышей, — выдавил он, наконец. — Ни мышей, ни крыс, ни собак, ни кошек, ни тараканов. С тех пор как проснулись, еще ни единого живого существа, кроме людей, не видел. Жди.
И не дожидаясь новых вопросов, он быстро вышел.
Я остался один. Огоньки пяти свечек подрагивали, тщетно силясь разогнать тьму.
Один в темноте. Ни писка, ни шороха. Здесь нет ни мышей, ни тараканов. Несколько десятилетий назад я бы порадовался такому посылу. Сейчас от этой мысли стало совсем жутко.
Ждать пришлось долго.
Вооружившись одной из свечей, я медленно пошел в сторону от алтаря. Мысль о том, что неразумно оставлять пленника одного взаперти, а то мало ли что он сделает, рассосалась очень быстро. Делать здесь было нечего. Из храма вынесли все, что можно было вынести. Остались разве что алтарь и свечи. Да облупившиеся стены пугали истертой росписью, где сквозь невнятные очертания нет-нет да проглядывал чей-то полный понимания и тоски нарисованный взгляд.
Я один в храме. Все, что есть вокруг меня — нарисовано. Да и то давно стерлось.
Я один в мире. Все, что есть вокруг…
Я тряхнул головой, отгоняя страшную мысль. Я не один. У меня есть Эля. Она ждет меня, и я уже рядом. Осталось только уйти отсюда и…
Скрипнуло. Во мраке обозначился светлый прямоугольник дверного проема. Мелькнул силуэт, и все снова залило темнотой.
— Фресками любуешься? — в голосе Ивана прозвучала насмешка, но сам он не смеялся. Изучал.