Анахрон (полное издание)

Хаецкая Елена Владимировна

Ведь существует второй путь. Точно существует. Путь, при котором старость не становится тягостью.

Пример: ленинградский старичок в черном беретике — театральный художник.

Да и другие есть. Есть, есть же примеры достойной старости! Почему люди подходят к этому возрасту такими разными путями? И каким путем нужно подходить к ней, чтобы не превратиться в такого вот жалкого старикашку с изолентой на морде? А ведь, возможно, с тем ленинградским художником этот, в изоленте, в одном батальоне в землю зарывался. Очень даже возможно.

Видимо, правы

мудрецы, когда говорят, что нужно больше думать о смерти. Постоянно о ней думать. Не в том смысле, что панически ее бояться, просыпаться по ночам в холодном поту, вздрагивать под одеялом. Нет — просто всегда знать, что когда–нибудь мы умрем. И брать смерть в советчики.

И тогда человек к старости не мутнеет, а как–то высветляется. Делается все чище и тоньше… и когда он наконец умирает, то кажется, будто он не умер. Просто стал светом.

Это все глюкасил, подумал под конец Сигизмунд. Глюкасил и переутомление.

И все же дома у него лежит еще один старик. Любопытно, к какому из двух типов он относится. И что теперь делать прикажете?

* * *

Сигизмунд вошел в аськину комнату и замер. Помещение загромождали гигантские спилы липы. Кто–то проделал титаническую работу, перетащив в комнату почти все поваленное дерево. Между огромными кусками ствола вилась от двери к окну узкая тропинка. Пол усыпан стружкой и мелкой щепой. На столе у окна кучей навалены деревянные фигурки.

Сигизмунд разворошил их, стал рассматривать. Свирепые божки, фантастические звери и птицы с растопыренными крыльями, схематические лица в завитках бороды, бесконечные орлы. Все это сплеталось в неразделимой схватке, грызлось между собой насмерть, страдало, умирало, терзалось дикой яростью, изнемогало от нечеловеческих мук. В комнате стоял острый запах мокрой древесины.

В углу комнаты высился столб — этого тоже раньше не было. Со столба, вырезанные друг над другом, таращились три мрачные хари. Что характерно — столб не был липовым. Спилили, должно быть, еще что–то. Хари были жирно раскрашены театральным гримом. На бороде у одной из них налипла сгущенка. К сгущенке приклеилась шальная весенняя муха.

На кухне среди гор немытой посуды обнаружился еще один идол. Этот был пониже, широкий, кряжистый. По антигуманности рожи мог дать фору всем трем из комнаты. Кроме зверской физиономии идол обладал громадным, размером едва ли не в полный рост самого идола, раскрашенным спиралями фаллосом. На фаллос кто–то легкомысленно повесил клетчатую кепку.

Сигизмунд кое–как пробрался между бревен. Упал на кровать за шкафом. И стал смотреть в потолок.

Да, по всему видать, бизнес здесь поставлен на широкую ногу. Чувствуется влияние Вавилы.

Мысль опять вернулась к вандальскому деду, что валялся сейчас у Сигизмунда дома. А ну как обклеет морду изолентой да пойдет чудить? А следующий кто? Сегерих? Или одноглазый десятник?

Одно Сигизмунд сказал себе твердо: если в приемной камере нарисуется Лиутар с дружиной, придется вкручивать красный цилиндр. И жать, жать, жать, жать на кнопку!!!

В замке входной двери

заскрипел ключ. Сигизмунд дернул ртом. Кого там еще несет? Аська, что ли, соскучилась?

Нелегкая принесла раба Дидиса.

— Э, кто–о здес? — хозяйски крикнул он.

— Я, — отозвался Сигизмунд. А мог бы и не отзываться.

— Сигисмундс! — обрадовался скалкс, входя в комнату.

На скалксе были джинсы, гигантский свитер до колен с дурацким оранжевым значком «Я крутой». За спиной у него болтался несоразмерно крошечный грязноватый рюкзачок. Длинные патлы, перехваченные ремешком, придавали Дидису вид заправского хипаря. По всему было заметно, что раб вполне освоился в сегодняшнем мире. Гармонию слегка подпортила манера заплетать лохматую бороду в косу.

— Что это тут у вас за пилорама? — спросил Сигизмунд, показывая на древесину.

Раб бойко ответил:

— Режем.

— И Вавила режет?

— Йаа!

— А ты?

Скалкс, естественно, тоже был припахан к производственному процессу.

— А как эти махины–то сюда приволокли? — полюбопытствовал Сигизмунд.

Раб пожал плечами.

— Я — таскал. Вавила — таскал. Нощщь! — И добавил наставительно: — Краст надо нощщь!

— Что, и Аська таскала?

— Нии. Ассика — мешат. Ассика — шухер. Викаа — стремат себя.

Сигизмунд невольно представил себе титанические фигуры Вавилы и его раба, движущиеся в ночном мраке с гигантскими древесными спилами на спине. Это какой же первобытной мощью надо обладать!

Сигизмунд махнул рукой в сторону изделий, наваленных на столе.

— А это кто резал?

Дидис поглядел на фигурки, на Сигизмунда, лежащего на кровати. Сгреб фигурки в подол необъятного свитера, поднес их к кровати и вывалил на Сигизмунда. Затем стал показывать. Мол, вот эту — он, Дидис, резал. И вон ту. И эту тоже.

— А Вавила–то что резал? — лениво спросил Сигизмунд.

Мнение Вамбы о жопорукости Вавилы отчасти подтвердилось. Вавила производил одинаковых, как с конвейера, тупорылых ублюдков, застывших в невыносимой свирепости. Все остальное великое разнообразие фигурок было делом рук скалкса. Включая и больших стационарных идолов.

По поводу идолов Дидис охотно пояснил, что вон те три рожи в комнате — это, так сказать, боги хозяина, Вавилы то есть: Доннар, Вотан и Бальдр. А в кухне — в кухне… (тут голос скалкса прозвучал благоговейно) — там Замолксис. Настоящий бог, фракийский.

— Ну, и как торговля?

Дидис принялся объяснять, что он на лоток стоят и продават за бумагу. Бумага — хороший. На бумага — покупат. Жратва, шмотка. Ассика делат долги — Дидис покрыват. Так Вавила сказат. Вавила сказат — Дидис делат.

Из дальнейшего повествования Дидиса явствовало, что вавилины ублюдки уходили худо. Вавила, терзаемый высокомерием — господин все–таки! — цены на свои изделия зарядил ядерные. А Дидис — он скромненько.

До Дидиса на этом лотке торчок один стоял. Плохо торговат. Уплыват товар. Торчок путат, вмазан есть. Дидис хорошо торговат, Дидис не путат, Дидис не вмазан.