Шрифт:
Тело так и не обнаружили, причем по той простой причине, что никакого тела там не было.
Казалось бы, логическая несуразица — что в определенном смысле соответствует истине, — но все же никакого парадокса тут нет. Случившееся было вполне закономерным и объяснимым, даже хотя это и могло произойти только с братьями Кастельяри.
Чудаки они, эти братья Кастельяри. Сыновья шотландки и итальянского эмигранта, родившиеся в Англии и получившие образование на материке, они повсюду были в своей тарелке, но нигде не чувствовали себя дома.
Тем не менее
Братья никуда не выезжали; никто их не навещал, кроме их же агентов и адвокатов. Никто из них так и не женился. Оба лет в тридцать отринули мир людей ради внутреннего мира, полного более утонченных и более долговечных услад. Оба были любителями — фанатичными и заядлыми.
Родились они как бы вне своего времени.
Страсть Питера составляли художественные редкости. Он коллекционировал неустанно; не будет преувеличением даже сказать — истово. Коллекционировал так, как другие мужчины охотятся на крупного зверя. Интересы у Питера были самые разносторонние, и со временем его приобретения заполнили громадные залы дворца и половину всех подвалов: картины, статуэтки, эмали, фарфор, стекло, хрусталь, работы по металлу. Сам он в свои пятьдесят лет был круглым человечком с насмешливыми глазами и небрежным клочком белесой козлиной бородки.
Гарольд Кастельяри, одаренный брат Питера, был ученым. Ученым-любителем. Он принадлежал девятнадцатому столетию — подобно тому как Питер был атавизмом какой-то еще более ранней эпохи. Современная наука представляет собой дело коллективной работы, причем работы нудной, — а и то и другое совершенно немыслимо для Кастельяри. Но разум Гарольда был в своем роде столь же оригинален и остер, что и разум Ньютона или Франклина. Он выполнил заслужившие уважение работы по физике и электронике и даже, по настоянию адвоката, оформил несколько патентов. Вырученные деньги, когда их не поглощали закупки необходимых инструментов и оборудования, он отдавал брату, который принимал их как само собой разумеющееся.
В свои пятьдесят три года Гарольд был худощавым пожилым мужчиной, вялым и меланхоличным по натуре; на верхней губе у него рос аккуратный заборчик белесых усиков — своеобразная антитеза и частичка сходства, если вспомнить козлиную бородку его брата.
В одно прекрасное майское утро с Гарольдом произошло вот какое происшествие.
Гудьир уронил кусок резины на горячую печь; Архимед улегся в ванну; Кюри оставила образчик урановой руды в выдвижном ящичке стола вместе с фотографической пластинкой. Гарольд же Кастельяри, работая с неким прибором, который до той поры потреблял изрядное количество энергии, не производя при этом ничего особенно впечатляющего, судорожно чихнул и уронил обычный стержневой магнит на пару заряженных электродов.
После чего над прибором возник громадный мутный пузырь.
Распрямившись после непроизвольного наклона, Гарольд в глубоком изумлении заморгал и уставился на пузырь. Прямо у него на глазах мутность внезапно исчезла, и сквозь пузырь он увидел участок мозаичного пола, казавшийся на три фута выше пола в лаборатории. Он также разглядел угол резной деревянной скамьи — небольшой струнный инструмент необычной формы.
Гарольд яростно выругался, поахал, поохал, а затем принялся экспериментировать. Он осторожно обследовал сферу с помощью электроскопа и счетчика Гейгера. Никакого результата. Тогда ученый вырвал из блокнота листочек бумаги и бросил его на сферу. Бумажка исчезла — и он не мог понять куда.
Онемев от изумления, Гарольд взял метровую линейку и осторожно ткнул ею сферу. Никакого ощущения контакта — линейка просто вошла внутрь пузыря, будто его там и не было. Затем с ощутимым щелчком коснулась струнного инструмента. Гарольд нажал сильнее. Инструмент соскользнул с края скамейки и с глухим стуком и звоном ударился об пол.
Вглядевшись повнимательнее, Гарольд вдруг узнал эти мучительно знакомые очертания.
Не долго думая, он отложил в сторону линейку, сунул руку в пузырь и вытащил оттуда хрупкий предмет. Тот оказался твердым и прохладным на ощупь. Древесина так и сияла под светлым лаком. Инструмент выглядел так, будто его сработали еще вчера.
У Питера был еще один в точности такой же — если не считать сохранности — виоль д'амур семнадцатого столетия.
Гарольд наклонился, чтобы заглянуть в пузырь дальше. В четырех с половиной футах от него висели золотистые гобелены, прятавшие всю стену за исключением изысканно украшенной двери посередине. Дверь стала приоткрываться; Гарольд заметил, как там мелькнуло что-то коричневатое.
Затем сфера снова помутнела. В руках у ученого было пусто — виоль д'амур исчезла. А линейка, оставленная внутри сферы, лежала на полу у его ног.
— Вот взгляни, — сказал Гарольд брату. Брови Питера удивленно выгнулись.
— Это что, какое-нибудь новое телевидение?
— Нет-нет. Вот смотри. — Виоль д'амур лежала на скамье — в точности где и раньше. Гарольд протянул руку внутрь сферы и вынул оттуда инструмент.
Питер вздрогнул.
— Дай мне. — Он взял в руки инструмент, потер гладко отполированную древесину. Затем внимательно посмотрел на брата. — Боже милостивый! — произнес коллекционер. — Путешествие во времени.
Гарольд раздраженно фыркнул:
— «Время», мой дорогой Питер, понятие столь же бессмысленное, что и «пространство».
— Ну, если без таких подробностей, то все-таки путешествие во времени.
— Если угодно, да.
— Ты станешь жутко знаменит.
— Надо думать.
Питер опустил взгляд на инструмент, который все еще держал в руках.
— Я бы хотел оставить виолу, если можно.
— Ничего не имею против, но не получится.
Не успел Гарольд договорить, как пузырь снова помутнел; виоль д'амур исчезла как дым.