Анахрон
Шрифт:
Никаких попыток исследовать будущее Питер не предпринял. Тем же вечером он позвонил в Неаполь своим адвокатам и сообщил им инструкции по поводу своего нового завещания. Имущество Питера Кастельяри, включая его половину находившейся в совместном владении Искьи, теперь отходило итальянскому правительству при двух условиях: первое, что Гарольд Кастельяри сделает аналогичный посмертный дар оставшейся половины собственности, и второе — что итальянское правительство возьмет на себя обязательства превратить дворец в национальный музей, где будет размещена коллекция Питера. Доходы от имущества
Питер не предпринимал ничего, пока ему не принесли подписанный и засвидетельствованный документ. Только тогда отважился он заглянуть в собственное будущее.
Гарольд говорил, что события сохраняются, подразумевая при этом, как хорошо понимал Питер, события, настоящего и будущего в той же мере, что и прошлого. Но только ли в одном виде могло быть зафиксировано будущее? Мог ли существовать результат прежде повлекшей его причины?
Девизом рода Кастельяри служила крылатая фраза: «Audentes fortuna juvat», к которой Питер в возрасте четырнадцати лет прибавил слово «prudentesque»: «Судьба помогает смелому — и благоразумному».
Назавтра никаких изменений: комната, которую он разглядывал, была похожа на сегодняшнюю, сфера времени, казалось, исчезла. На следующий день: мутный наплыв. И дальше, и еще дальше…
Непрерывная мутность, заключил Питер, судя по тому, насколько продвинулась ручка реостата, должна была продлиться лет десять. А затем комната внезапно превратилась в длинный мраморный зал, заполненный демонстрационными ящиками.
Питер криво усмехнулся. Если ты Гарольд, то, очевидно, не можешь заглянуть вперед и увидеть Питера работающим в твоей лаборатории. А если ты Питер, ты, что в равной степени очевидно, тоже не можешь заглянуть вперед и узнать, является ли комната, которую ты увидел, доказательством, самим же тобою и состряпанным: или она часть музея, учрежденного после твоей смерти, последовавшей лет через восемь — десять, или…
Проклятье. Восемь лет — не так уж много, но он на них не мог положиться. В конце концов, это же на семь лет раньше, чем Гарольда официально объявят умершим…
Питер медленно двинул вперёд ручку верньера. Промельк, другой — долгими сериями. Быстрее вперед. Теперь мелькание стало непрерывным; предметы исчезали из демонстрационных ящиков и заменялись там другими; мрамор все темнел и свет-лед, темнел и светлел — пока наконец не потемнел и остался темным. Питер понял, что теперь зал оказался перед ним таким, каким он будет столетий через пять. На всех поверхностях экспозиции лежал толстый слой пыли; в углу валялась неопрятная куча мусора и трупик какого-то грызуна.
Сфера помутнела.
Когда она прояснилась, в пыли был виден путаный след шагов, а два демонстрационных ящика опустели.
Отпечатки ступней были тридцать дюймов в длину и yапоминали птичью лапку.
После недолгого размышления Питер обошел верстак и наклонился, чтобы заглянуть в сферу с другой стороны. Ближайшее из четырех высоких окон открывало банальную, как на почтовой открытке, сцену: залитый солнцем залив и видимая в перспективе полуокружность города со смутно дымящим на заднем плане Везувием. Но что-то не то было с красками в этом пейзаже — даже учитывая расстояние, они казались какими-то слишком блеклыми.
Питер сходил за биноклем.
Тревогу, конечно, вызывало то, что весь Неаполь затянуло зеленью. Город буквально утопал в буйной растительности. Среди зарослей и листвы Питеру время от времени удавалось разглядеть серые пятна, которые вполне могли быть валунами или руинами зданий. Никакого движения не просматривалось. А в бухте совсем не было судов.
Только нечто весьма странное ползло по склону вулкана. Напоминало оно ржаво-оранжевую трубу на тоненьких подпорках — вроде как у многоножки. Обрывалась штуковина совсем невдалеке от вершины.
Прямо на глазах у Питера труба медленно наливалась синевой.
Еще на день вперед: теперь все демонстрационные ящики разграблены; музей, судя по всему, опустел.
Итак, через пять столетий весь мир, или, по крайней мере, область Кампанию, захватила раса Неких Существ; при этом все человеческое население было истреблено или постепенно вывезено: захватчики также проявили интерес к содержимому музея, которое они, видимо, забрали с собой.
Куда и зачем?
Этот вопрос, по мнению Питера, мог иметь тысячу ответов, девятьсот девяносто девять из которых означали бы, что его афера потерпела крах. Последний оставшийся ответ гласил: в погреба — к безопасности.
Питер собственноручно соорудил чехол, чтобы скрыть прибор на верстаке и сферу над ним. Непривычное занятие — на него ушло добрых двое суток. Затем Питер позвал рабочих, чтобы пробить дыру в каменном полу рядом с перегородкой, оборудовать подъемник и открепить силовой кабель, обеспечивающий питанием сферу времени, до самой панели с предохранителями. Таким образом, кабель освободился еще не менее чем на сотню футов. Рабочие отвинтили от пола верстак, снабдили его колесиками, опустили в пустой погреб и удалились.
Питер развинтил болты и снял чехол. Затем заглянул в сферу.
Сокровища.
Ряды ящиков, больших и малых, терялись во мгле.
Пальцы аристократа ничуть не дрожали, когда Питер двинул вперед ручку реостата. Мутный наплыв — другой — затем движение, когда он двинул верньер быстрее, а затем просвет — до самых пределов охвата сферы времени.
Двести лет, догадался Питер, примерно от 2700-го до 2900 года, в течение которых в погреб никто не входил. Двести лет «неликвидного» времени.
Питер вернул реостат на начало просвета. Вытащив небольшой ящик, он его вскрыл.
Шахматные фигурки из слоновой кости с золотой инкрустацией. Флорентийские, четырнадцатого столетия. Роскошные.
Затем другой, из противоположного ряда.
Танские статуэтки, кони и воины, от десяти до четырнадцати дюймов высотой. Бесценные.
Томазо сообщил ему, что ящики не горят. Питер сам отправился на кухню посмотреть — и действительно. Куски лежали в ревущей печи целыми и невредимыми. Он вытащил один кочергой — на необтесанной древесине не обгорели даже мельчайшие щепочки.