Analyste
Шрифт:
— Так вот, я долго мучился, но, как вы понимаете, никак не мог вырваться из этого места. Но самое интересное, дорогие мои святоши: как оказалось, в это самое время не один я убеждал самого себя, как мне там, в Аду смердящем, плохо. И кого же вы, почтеннейшая публика, думаете, я там встретил?
В трапезной вдруг стало чрезвычайно тихо. «Почтеннейшая публика», очевидно, очень даже догадывалась, кого же развязный комедиант мог встретить в адском вертепе. А потому внезапно протрезвела и с ужасом поняла, что чертов клоун сейчас возьмет да брякнет заветное имя, а им, дуракам, оказавшимся здесь в недобрую минуту, потом придется потеть на допросах, утверждая, что «ничего не слышал, был в туалете» (Говорила жена, что дохожусь я в этот вертеп! И доходился!). С ловкостью посмертно реабилитированного ветерана преследований
— А вот кого! — с надрывом гаркнул артист эстрады и, хлопнув в ладоши, среди взрыва искр и светящегося облака дыма материализовал некое существо. Существо было паскудного вида карликом, парившим в воздухе в одежде купидона, державшего в руках позолоченные лук и стрелы. Карлик-купидон довольно ухмылялся и, поворачиваясь, демонстрировал бутафорские механические крылышки, смешно двигавшиеся вверх-вниз за его спиной. Под купидоновской набедренной повязкой у карлика угадывались огромные гениталии. Зал облегченно взорвался иступленными аплодисментами и криками «Браво!» и «Молодец, Бенни!». Тут только до Аналитика дошло, что комедиант был не кем иным, как давно умершим и сильно похудевшим знаменитым британским комиком. Стали понятны незатейливые шутки и карлик с большим прибором. Галилео, опять оказавшись на скамье и хлопая в старческие ладоши, крикнул Аналитику сквозь оглушительный шум:
— Ну как? Видите, и у нас бывает нескучно!
— Согласен! Только как его сюда пустили?
— Кульпит! И он, и его карлик! Грешник, но слишком талантлив, чтобы держать в Аду! Потому и смелый такой: дальше Ада опять не ушлют!
— А кого он имел в виду?
— Не знаю! Но это мог быть кто угодно. Все у нас знают, что и самые, казалось бы, большие святоши время от времени любят гульнуть. Но, как часто случается, об этом боятся говорить вслух.
Аналитик, тоже успевший много чего повидать в государстве рабочих, крестьян и недобитой интеллигенции, с пониманием кивнул и присоединился к аплодисментам, доставшимся Бенни, появившемуся на бис с карликом на руках.
Тем временем наступила темнота, а за соседним столом достигли этапа полного насыщения. Прародитель и его родственники несколько успокоились и размякли, прерывая удовлетворенное молчание демонстративными извержениями газов всеми допускаемыми природой способами и ленивыми аргументами по поводу того, какую погоду означают легкие облака над океаном или какая часть барашка вызывает более благоприятный стул.
Тот, кого Галилео назвал Красавчиком, явно не испытывал особого восторга от своих необразованных сородичей, способных, по его мнению, лишь пасти скотину да совершать ночные набеги на соседей. Ему, проведшему немалую часть жизни в цивилизованном Египте, при дворе фараона, и познавшему развращенные образованность, утонченность и изысканность, было невыразимо тошно столетие за столетием приходить в одно и то же место в одно и то же время, давиться одной и той же жареной бараниной и слушать одни и те же глупые разговоры. Хотя, пожалуй, сегодняшний день был не до конца пропавшим. Неравнодушный к женским чарам Красавчик давно и жадно наблюдал за передвижениями сероглазой рабыни (так он по привычке называл про себя кульпитов). Так и не отученный никем в Раю в чем-либо себе отказывать, он молча ухмылялся и распалял себя. Судя по всему, эта станет отбиваться, а потому придется врезать ей по смазливому личику! Сопротивление очередной жертвы обычно еще более возбуждало привычного и многократного насильника. И вот, когда Мари в очередной раз проходила мимо него, бывший зерновой спекулянт грубо схватил ее за талию и, опрокинув спиной на свои колени, попробовал поцеловать в губы вымазанным бараньим жиром ртом.
Незадолго до этого уже прилично осоловевший Галилео вдруг посмотрел прояснившимся взглядом куда-то вдаль и, осклабившись, громко сказал:
— Да сегодня просто праздник какой-то! Посмотрите, Аналитик!
Аналитик обернулся и посмотрел в обозначенном пьяной рукой собутыльника направлении. В отдаленной части огромной трапезной, по бесконечной дорожке белого камня, проложенной между мраморными столами, в свете горящих факелов двигалась ослепительной красоты женщина с золотыми, отсвечивающими красной медью волосами. Женщина уверенно несла на себе длинное римское одеяние с немногочисленными золотыми украшениями и, казалось, не обращала внимания на искаженные примитивным восхищением лица праведников, поголовно обращенные к ней. Эта женщина смотрела на Аналитика, и она, без всякого сомнения, была Леной.
— Интересно, кто до нее первым доберется: архангелы или патриархи? — завистливо пробормотал Галилео. Тут он с изумлением заметил выражение лица Аналитика.
Аналитик молча встал. Да, это была она — порочная, красивая, любимая и бесконечно желанная. Лена улыбнулась краями губ, но так, что каждому присутствовавшему в трапезной стало понятно, что это за улыбка и кому она предназначена. Все присутствующие праведники повернули покрасневшие от подавленных желаний лица в сторону Аналитика. Прислужницы-кульпитки тоже отвлеклись от своих обязанностей и, кто с опасливой завистью, кто с веселой солидарностью, смотрели на Лену. Аналитик тоже улыбнулся глупой и счастливой улыбкой и почти сделал шаг в направлении своей вновь обретенной любовницы, когда из-за стола по соседству раздался пронзительный женский крик.
За соседним столом Красавчик, повалив на мраморный пол сероглазую Мари, методично и с видимым удовольствием наотмашь бил ее по лицу. Бывший староста египетского тюремного барака, поднаторевший в выяснении отношений с самыми отъявленными преступниками, уже успел разодрать платье прекрасной кульпитки. Сквозь огромную дыру виднелась гладкая кожа упругой женской груди. Грудь была покрыта яркими брызгами алой крови из разбитого лица. Длинные красивые ноги непрерывно двигались, нанося насильнику не очень тяжелые, но раздражающие удары по ребрам.
Когда Аналитик обернулся на крик, выражение лица изменилось не только у него, но и у Лены — но по совершенно иной причине. Больше всего в жизни он ненавидел грубых хамов, предателей, мучителей животных и насильников над женщинами. Без колебаний он одним прыжком оказался возле Красавчика и, распихав всех собравшихся вокруг него родственников, с жадностью рассматривавших происходящий спектакль, схватил того за длинные патлы и рывком отбросил далеко в сторону. Старец, страшно заоравший от боли в корнях волос, по дуге пролетел к ближайшему фонтану и снес венчавшую его скульптуру назидательно-благостного вида. Когда бывший финансист фараона вылез из фонтана, вид его был одновременно жалок и страшен. Мокрая, разрушенная борьбой одежда и длинные седые спутавшиеся космы никак не отвлекали от полного ненависти взгляда темных глаз.
— Теперь ты, червь, пожалеешь о том, что родился! — проскрипел библейский персонаж.
— Иди, иди сюда, шумер чертов! — ответил приготовившийся к драке Аналитик.
Несмотря на браваду, он не мог не отдавать себе отчета в том, что банда родственников, сохранявшая до этого момента символическую нейтральность, угрожающе бормоча что-то вроде «Щас мы этому парфянину кишки-то на голову намотаем!», постепенно трансформировалась во враждебный полукруг, прижимавший его к фонтану. Красавчик, воспользовавшись секундным отвлечением Аналитика, плавным тренированным движением достал из ножен, пристегнутых к худой волосатой голени, отливающий синим кинжал и, перехватив его ручкой вверх, приготовился метнуть. На ручке сверкнул желтыми лучами большой желтый камень. Но в этот момент на месте снесенной статуи вдруг материализовалась уже известная нам жаба и хрипло квакнула: «Наших бьют!»
Аналитик резко повернулся на звук жабьего призыва, и сверкнувший желтыми лучами драгоценных камней кинжал пронесся мимо его груди и вонзился в глаз одному из родственников. Раненый завизжал и начал бегать кругами, как петух с отрубленной головой, поливая всех брызжущей фонтаном алой кровью. При ее виде остальные члены организованной группировки окончательно озверели. Аналитик понял, что дело плохо и что сейчас его будут бить не просто, а с пристрастием. Мимолетно удивившись своей неизвестно откуда взявшейся мощи, он оторвал крышку мраморной скамьи и, пружинисто присев, со всего маху прочертил в воздухе дугу на уровне верхней части тел выходцев из Месопотамии. Скамья снесла по крайней мере половину толпы и, вырвавшись из его рук, стремительно пронеслась дальше и залепила по физиономии Красавчику, открывшему от неожиданности рот. Раздался хруст ломающихся челюстей и крик боли.