Анатомия одного развода
Шрифт:
Ах так, имеются изложенные истцом претензии! Разве всегда успеешь взвесить, как поступить, как сказать? Какое же чудовище!.. Он все записал, все использовал, провоцируя для этой цели доведенную до отчаяния женщину.
"…Высказывая эти претензии, истец находится в тягостной необходимости возбудить дело против своей супруги с требованием развода, в поддержку которого он излагает и представляет нижеследующие факты:
1. В течение многих лет мадам Давермель, ссылаясь на недостаточные профессиональные навыки истца, каждый раз, когда он возвращался домой, встречала его градом ругательств, изводила подозрениями, несправедливыми обвинениями, не отвечала
2. Мадам Давермель нередко наносила своему мужу ущерб в деловом отношении. Например, 18 января по ее вине он потерял важный заказ, поскольку она ответила клиенту, пришедшему с предложением к ним домой: «Проваливайте! Плевать я хотела на махинации этого мерзавца!» Item [7] 2 февраля истец, у которого не было с собой ключей от входной двери, должен был вместе со своим приятелем ожидать под дождем в течение двадцати минут, пока его супруга соизволила открыть ему, кинув вместо извенения следующую фразу: «Раз твоя жизнь — дурной роман с продолжением, , мне хотелось по радио послушать хороший».
7
Равным образом (лат.)
И так далее. «Грубые нарушения супружеского долга между мужем и женой делают нетерпимым дальнейшее существование их брачного союза…» На четырех последующих страницах судебным жаргоном перечислено многое другое на основании свидетельств друзей, словом, вполне достаточно, чтобы суд мог вынести свое решение. Два или три таких свидетельства недалеки от истины, но остальные сильно искажают факты, преувеличивают; взять хотя бы последний, завершающий абзац, который полностью извращает истину.
«3. В итоге — вечные обиды и оскорбления вынуждают истца, к великому его сожалению, во имя защиты своего дела, ограждения своего достоинства, а также покоя своих детей, возбудить дело о разрыве брачных отношений…»
Вот уж действительно!.. Алина вдруг хватает свой халат, рывком натягивает его, нервно затягивает пояс. Туфли она забыла снять. Она бежит вниз по лестнице, прыгает, не глядя, через ступеньки. Бросается в гостиную, откуда слышится пулеметная очередь из американского ковбойского фильма. Кидается прямиком к автопортрету Луи, свисающему на зеленом шнуре с золоченого гвоздя. Поворачивает портрет лицом к стене. Потом подбегает к телевизору, выключает звук, прерывая речь внезапно онемевшего сиу — вождя индейцев, и обессиленно падает на стул, рядом с сидящими детьми.
На Леоне серый костюм. Галстук у него цвета бордо, из-под брюк выглядывают того же тона носки, он сидит в большом кресле перед самым экраном. Но странно, глаза его за стеклами очков смотрят совершенно не мигая. Агата лихорадочно ерзает по дивану, вдруг вскакивает; она в джинсах, в полурасстегнутой кофточке; ее плечи и грудь дрожат от волнения, как и ее босые ноги, пальцы которых впились в ковер, дрожит и грива, и голубоглазая мордочка. Но Роза, закутанная в халатик, даже не шевельнулась, сидит, облокотившись о стол, прижав к вискам руки, и что-то штудирует. Филуменист Ги настойчиво разглядывает болгарскую спичечную коробку, которую он принес из школы. Роза и Ги упорно хотят подчеркнуть, что они даже не замечают того, что произошло в комнате.
— Только
После слова нас, цель которого — завербовать всех здесь присутствующих, можно добавить:
— Ваше воспитание, разумеется, доверено мне.
— Ну, уж этого, во всяком случае, следовало ожидать! — восклицает Агата своим звонким, как у синицы, голоском.
Она подходит к матери, и та крепко ее обнимает. Но трое других молчат. Однажды, спускаясь с откоса, Алина сильно помяла свой «ситроен» и разбила в нем стекло. С какой яростью они тогда высадили покореженные дверцы, чтоб вытащить невредимой свою мать, как они бросились ей на шею! А ведь новая беда несравнима с той, что случилась тогда.
— Может, хотя бы полюбопытствуете, что вас ожидает? — говорит Алина. — Это ведь дело серьезное.
— Мы в курсе, — говорит Роза. — Папа звонил нам.
Самое ужасное, что Луи умеет все предвидеть; такую сцену он тоже предвидел и предотвратил возможный эффект. Алина гладит волосы Агаты, ласковой своей союзницы; Алина решает, что ей надлежит вздохнуть.
— Никогда бы не поверила, что он расстанется с вами без борьбы. Но вас, видимо, это мало трогает? Но что это с ними? Они все встают.
— Он мне об этом иначе сказал, — прерывает ее Ги, нечаянно раздавив упавшую на пол спичечную коробку.
— Да и мне тоже, — говорит Роза. — Если хочешь знать, он спрашивал перед уходом, что я об этом думаю.
— И меня спросил, — признался Леон, нежданно повернувшись ко всем лицом.
— Что вы об этом думаете! — бросает Алина с изумлением.
Ее окружают детские лица с разными глазами, волосами, выражением, чувствами; однако же у всех у них есть нечто общее — это характерное для рода Ребюсто ухо со сросшейся мочкой! Алина думает, собирается с силами и берет себя в руки. Пусть мнение детей остается при них. Осторожней! Не надо узнавать, что они ему ответили, нельзя показывать, что придаешь этому значение. Осторожней! Ведь Луи не только купил этот дом, не только сам выбирал эти вещи, и не только они хранят его присутствие здесь — влияние его распространяется по крайней мере на двух или трех человек, живущих в этом доме.
— А с тобой, — прошептала мать, сжимая руку Агаты, — с тобой отец тоже советовался?
— Он отлично знает, что я об этом думаю, — ответила девочка. — Он не рискнул.
У Алины перехватило дыхание, когда она увидела замкнутые лица детей. Теперь, когда их поручили ее опеке, отважатся ли они, завороженные своей долгой и нежной привязанностью к отцу, противостоять примеру Агаты?
— Бедняга, — прошептала Алина, — против него решительно все, даже его друзья.
— Кто же? — спросила Роза.
Она порывисто собирает книги и тетради, готовясь скорей удрать в комнату, которую без всякого удовольствия делит с сестрой. Было бы хорошо оставить одну Агату хозяйкой этой комнаты, освободить отцовскую мастерскую, теперь ему ненужную, и пристроить там Розу с ее коллекцией ракушек. Леон уже протянул руку к телевизору, чтоб включить звук и найти себе надежное укрытие в разглагольствованиях индейцев о трубке мира, куда менее неприятных, чем разговор, ведущийся сейчас в комнате. Ги, вместо того чтобы заняться математикой, направился к двери. Нет, Алина, сейчас не время скандалить, надо держаться спокойней! Быть снисходительной. Надо готовить детей, чтоб они отрешились от воспоминаний, освоились со своим новым положением: ведь они наполовину сироты. Алина чуть покраснев, начинает защитительную речь: