Анатомия страха
Шрифт:
В квартире было темно. Я заглянула к Наташе. Дочь по-прежнему тихо спала, лежа на спине. Слишком уж тихо! Войдя в комнату, я остолбенела от тошнотворного ужаса. На тумбочке валялись пустые пузырьки из-под антидепрессантов...
Натужный вой спешащей по пустынным улицам машины «скорой помощи». Прозрачный мешок капельницы. Массаж сердца. Дефибрилляция. Реанимационная палата. Трубки, провода, противно попискивающие мониторы. Кома...
Самая длинная ночь в году. Не просто ночь - полярная. Даже полдень больше похож на поздние
Я стояла в больничном коридоре у окна и смотрела в темноту. Если где-то и были огни, их скрывала вьюга. Снег с шипением носился по земле и по небу длинными белыми змеями. Он был везде, даже между двойными рамами насыпался крохотный сугробик. Голые ветки дерева стучали в стекло, как страшные когтистые лапы из фильма ужасов. В носу щипало от густого больничного запаха - запаха лекарств, дезинфекции и страдающей плоти. Где еще думать о больном, умирающем солнце, как не здесь! Совсем рядом, за стеной, лежала Наташа. Вернее, то, что раньше было Наташей.
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела Костю, Наташиного лечащего врача, который сегодня дежурил по отделению. В ответ на мой немой вопрос он удрученно покачал головой:
– Поверь, мне очень жаль. Был минимальный шанс, что после терапии хоть какие-то функции восстановятся. Конечно, она и тогда осталась бы навсегда глубочайшим инвалидом... Короче, мы отключили аппараты. Почти на минуту...
– Мозг умер?
– перебила я.
– Да. Она не может дышать самостоятельно.
– Не знаю, сколько она не дышала до моего прихода. Я сразу массаж сердца начала делать, пульс появился минут через пять, но в машине снова пропал.
– Да, я знаю. Ты все делала правильно.
Не выдержав, я уткнулась в Костино плечо и разревелась.
– Это я во всем виновата! Я не должна была оставлять ее одну!
– Послушай, ты же не могла быть рядом с ней двадцать четыре часа в сутки, - возразил он.
– Если она действительно хотела сделать это, то все равно нашла бы подходящий момент. Не обманывай себя. Уж кому как не тебе это знать!
– Ты не понимаешь!
– всхлипывала я.
– У нее была страшная психическая травма. К тому же она... наркоманка!
– как больно было говорить об этом!
– А я, зная это, ушла и оставила лекарства рядом с кроватью! Никогда себе этого не прощу!
Костя обнял меня и, как маленькую девочку, погладил по голове. Прошло несколько минут, прежде чем я смогла хоть как-то взять себя в руки.
– Послушай... Я еще раз говорю, мне очень жаль, но... Тебе предстоит принять решение...
Я застонала, как раненый зверь:
– Ты уверен, что нет никаких шансов?
– Разве что второе пришествие Христа.
– Получается, я должна убить свою дочь?!
Костя мягко, но настойчиво взял меня за руку и повел в ординаторскую. Закрыл дверь, усадил в кресло. Налил в мензурку спирта, в эмалированную кружку - воды из графина, протянул мне. Я попробовала было отказаться, но он насильно всунул мензурку мне в руку.
– Пей! Опьянеть все равно не сможешь, а шок снимешь.
Я одним глотком выпила спирт, почти не почувствовав ни вкуса, ни запаха, запила водой.
– Вот и умница!
– Он пододвинул стул поближе и посмотрел мне прямо в глаза.
– Ты рассуждаешь, как... не знаю кто. Я понимаю, это твоя дочь. Но ты же врач. Психиатр к тому же. Наташи уже нет. Осталась лишь оболочка, в которой аппараты поддерживают базовые функции. Даже амеба - более живой организм, потому что функционирует самостоятельно. Да что я тебе объясняю!
– А что бы ты сделал на моем месте?
– Не знаю... У меня нет детей.
Мы замолчали. Время уже не работало против меня. Не работало и за - оно шло где-то в другом измерении. А в этом - остановилось.
– Я знаю, это тяжело...
– Костя задумчиво рассматривал свои руки.
– Никто не воспринимает это спокойно. Пусть человека уже фактически нет, но он дышит, сердце бьется. Мозг умер, но тело-то еще живет. И нужно решиться, отнять у любимого человека последние искорки жизни, своей волей превратить его в кучу гниющих останков...
– Прекрати!
– крикнула, еле сдерживаясь, чтобы не ударить его.
– Прости, - вздохнул Костя.
– Я не должен был так говорить.
– Это ты меня прости, - мне удалось наконец справиться с собой.
– Можно я посижу с ней?
– Конечно.
Я вошла в палату. Медсестра, не говоря ни слова, пододвинула мне стул и вышла в смежное помещение, оставив дверь открытой.
Бледное лицо с опущенными темными веками... Слезы жгли мне глаза, крупными каплями расплывались на простыне. Я вспоминала, вспоминала...
«Мамоська, я так теба лублю, ну плосто как Мулзика. Или дазе больше!». «Мамуленька, тебе плохо?
– голос дрожит от близких слез.
– Поправляйся скорее, мне без тебя скучно!». «Ой, мама, ну почему я такая уродина, ну почему я не похожа на тебя ни капельки?». «Вы, взрослые на все смотрите по-другому. Вы просто не можете нас понять. Как будто сразу же взрослыми и родились и сами такими не были!». «Самое страшное, что я по-прежнему его люблю. Это сильнее меня»...
– Маленькая моя, - прошептала я.
– Что же ты сделала и с собой, и со мной!
«Отпусти меня, мама! И прости!» - голос прозвучал так тихо, умоляюще.
Похолодев, я вглядывалась в Наташино лицо, но оно оставалось неподвижным. По-прежнему тихо попискивал кардиомонитор и, словно аккомпанируя ему, в углу басовито урчал холодильник. Что это было? Галлюцинация? Или спирт наконец подействовал? Или я на самом деле это слышала?
Костя стоял в коридоре, на том же месте у окна, где я совсем недавно вглядывалась в метельную мглу. Встретив его вопросительный взгляд, я не нашла в себе сил, чтобы ответить, и только кивнула. Так же молча подписала нужный документ и снова вернулась в палату.