Анатомия страха
Шрифт:
Я смотрела на Наташу, вглядывалась в каждую черточку, стараясь запомнить навсегда. Остановившееся время рванулось вперед со страшной скоростью. Рубикон был перейден, и песчинок в часах с каждой секундой становилось все меньше и меньше...
– Иди домой, - сказал Костя.
– Ни к чему тебе это видеть. Мы обо всем позаботимся. Прими снотворное и ложись спать. И помни, Наташи давно уже нет. Ты не должна себя винить. Ты же знаешь, к чему это может привести.Я снова кивнула, механически, как робот. Когда умер Коля, я чувствовала себя щенком, выброшенным из теплой комнаты на мороз. А сейчас мне казалось, что
Хилый заполярный день давно угас, не успев начаться. Я сидела в полной темноте за письменным столом в комнате Наташи, положив голову на руки. Организацию похорон взяли на себя наши друзья, и мне с утра было нечем занять себя.
Вернувшись из больницы, я едва успела положить голову на подушку - и пришел сон, больше похожий на обморок, глубокий и черный, как омут. Утром я чувствовала себя абсолютно больной и разбитой, но все-таки встала. И вот так до сих пор бесцельно бродила по квартире. Мне страшно было зайти в Наташину комнату, но словно какая-то сила тянула меня туда.
Устав сопротивляться, я вошла и села. За окном снова завывал ветер, поднимая снежную муть. Мне захотелось, чтобы снег не прекращался никогда, чтобы он шел, пока не погребет под собою весь город, весь мир - навсегда.
Вдруг мне показалось, что я слышу какой-то шепот, странные шорохи, краем глаза улавливаю движение теней. «Помоги мне!
– молила я высшую силу, знающую суть вещей и законы мировой гармонии.
– Подскажи, что мне делать! Дай знак!»
«Смирись!» - услышала я.
«Нет! Только не это!».
«Тогда я не смогу тебе помочь».
Словно крылья большой птицы прошумели рядом. Что-то твердое мешало под правым локтем. Я включила настольную лампу. Бумажник. Тот самый, что был в Наташиной сумке.
Охваченная непонятной дрожью, я крутила его в руках, пристально рассматривая со всех сторон. Натуральная, тонко выделанная кожа, золотое тиснение. Такая штучка стоит немалых денег. Почему она оставила его себе, не продала, не обменяла на наркотик? Почему он лежит здесь, на столе?
Я открыла портмоне, заглянула во все отделения, расстегнула молнию на маленьком кармашке. Пусто. Только старый проездной по-прежнему сиротливо ютился в прозрачном окошке. Какие-то цифры написаны на нем...
Я пригляделась внимательнее и вдруг увидела, что из-под проездного выглядывает белый уголок. Приподняв пластик, вытащила проездной и то, что пряталось под ним. Это оказалась маленькая, размером не больше визитки, фотография, на обороте которой четким почерком было написано: «Моей сладкой ягодке Натали. С любовью, Пушкин».
Чувствуя, как пересыхает во рту и немеют руки, я перевернула фотографию и встретилась взглядом с холодным прищуром светлых глаз...
Санкт-Петербург, полтора года спустя
Дима сидел за своим столом в своем же кабинете и откровенно бездельничал. Утробный гул восьмиполосного (плюс трамвай посередине) проспекта, подтаявшего от жары, как крем на пирожном, действовал усыпляюще. Конечно, он вполне мог найти себе занятие. Например, разобрать бумаги на столе, вставить клизму парочке нерадивых подчиненных, наконец включить компьютер и поиграть в какую-нибудь хитрую игру, вроде «Века королей». Он мог даже плюнуть на все, уехать домой и завалиться спать под мерное гудение кондиционера. В конце концов он был директором и подчинялся напрямую хозяину фирмы, которого интересовали исключительно престиж и прибыль своего детища.
Их детективному агентству исполнилось недавно три года, располагалось оно в бывшей огромной коммуналке недалеко от кинотеатра «Зенит» и называлось весьма неоригинально: «Аргус», хотя местные остряки предлагали переименовать его в «Рога и копыта». Помимо классического, в этом было еще как минимум два смысла. Первый - намек на рогоносцев-клиентов и ходоков-наблюдаемых. А второй намек - на то, что оставалось после клиентов после того, как они оплачивали счет. Как ни противно было Диме рыться в чужом грязном белье, он не мог не признать, что бизнес этот приносит солидный доход. Впрочем, ему самому заниматься делами было необязательно.
Попал Дима в «Аргус», можно сказать, случайно. Если, конечно, не считать, что случайностей на свете не бывает. Его элементарно попросили из органов, когда он, майор уголовного розыска одного из РУВД, совершенно сознательно и демонстративно позволил скрыться преступнику. Летчик гражданской авиации выпустил шесть пуль в бандита, который, ограбив его квартиру, зарезал жену и двух дочек трех и семи лет. Грабителя задержали, но через несколько дней, хотя все улики были на лицо, по высочайшему повелению отпустили. И тогда летчик свершил правосудие сам.
Диме светил суд, но, хотя умысел в его действиях был очевиден всем и каждому, доказать это не удалось. Тогда его начали элементарно увольнять, намекнув, правда, что если он раскается - как следует раскается, то дело, возможно, удастся замять. Дима раскаиваться не желал, ни как следует, ни как-либо вообще. Он любил свою работу, но этот случай стал критической точкой, в которой количество негативных эмоций перешло в качественно новое к ней отношение. Он просто не мог больше выносить жадность и продажность своих коллег, не мог терпеть несправедливость. Конечно, он понимал, что не всегда бывает так. Чаще всего - не так. Но и того, что было «так», Диме вполне хватило.
Он подождал, пока все документы на увольнение «за дискредитацию» были оформлены, а потом зашел к кадровику и ткнул его носом в свое личное дело, из которого следовало, что Дмитрий Иванович Сиверцев с учетом льготных (были в его карьере такие адреналиновые периоды, когда год засчитывался за полтора, а то и за три) уже полгода как может удалиться на пенсию. Кадровик схлопотал взыскание, а Диму, к великому разочарованию начальства, вместо позорного изгнания проводили на заслуженный отдых.
Однако через три месяца, когда все положенные при выходе в отставку выплаты были проедены, а ореол героя-мученика несколько потускнел, Дима призадумался. Прожить на мизерную пенсию представлялось нереальным, а послов, предложивших бы ему пост главы какой-нибудь службы безопасности, что-то не наблюдалось. Оставшихся не у дел ментов, фээсбэшников и прочих силовиков в Питере было гораздо больше, чем синекур, к тому же в определенных кругах стало известно о его нелояльности.