Анатомия зла
Шрифт:
Склонившись над тарелкой ниже, чем положено по этикету, Гроссе сосредоточенно расправлялся со стейком, из которого сочилась кровь при каждом вторжении ножа.
Долли Браун, приятная брюнетка средних лет, облокотясь о спинку своего стула, некоторое время в пол-оборота наблюдала за ним. И наконец прокомментировала:
– Ваш вид, Эрих, навел меня на блестящую мысль. – Она выдержала паузу в расчете на то, что доктор проявит интерес к ее «блестящей мысли», но поскольку никакой реакции не последовало, продолжила: – Вы с таким завидным аппетитом поглощаете свой стейк, что мне захотелось видеть вас как можно чаще на наших
– Благодарю. Не имел бы ничего против. Тем более что пресная стряпня моей экономки мне порядком надоела, – пробурчал Гроссе с полным ртом, не переставая жевать. Он даже не счел нужным парировать явную издевку.
Раздосадованная Долли, весьма болезненно реагировавшая на любые проявления невнимания к собственной персоне – даже от такого дикаря как Гроссе – отвернулась, передернув холеным мраморным плечиком.
Дамы заговорили о детях, об извечных проблемах воспитания. Гроссе, который скучал все более, устремил отсутствующий взгляд в черное окно. Посланному за цветами Тому давно уже следовало бы вернуться, но Гроссе успел забыть и про черного метрдотеля, и про цветы, и про виновницу торжества, которой они предназначались. Не замечал он и лукаво-досадливых взглядов, украдкой посылаемых ему Николь из-под искусно подкрашенных ресниц. Он вообще не замечал женщин, если не считать Клары. Но Клара – статья особая. Женщины, равно как и мужчины, интересовали его лишь в одном качестве – горизонтально лежащими на операционном столе с напрочь отключенным сознанием, когда власть его над их распростертыми телами была безграничной.
Несмотря на то, что в нем было больше загадочности и мрачной замкнутости, чем обаяния, именно это его полное безразличие раззадоривало и притягивало представительниц противоположного пола, провоцируя их на безрассудства в стремлении, хотя бы из спортивного интереса, завоевать эту неприступную крепость, проникнуть в ее потаенные глубины.
– Почему не в духе, дружище? – подсел к Гроссе Эдмонд Браун, крупный биржевой маклер. – Неудачная операция?
– Неудачная? – фыркнул Гроссе. – Напротив. Сегодня я доволен собой, как никогда. Пришлось заниматься не то мозаикой, не то ювелиркой. Можно сказать, перекроил заново двух незадачливых влюбленных, в пылу страсти чуть не предавших себя самосожжению.
На одутловатом лице Брауна отразилось сострадание.
– Что, сильно обгорели? Бедняги. Совсем, небось, молодые.
– Обоим нет еще и двадцати.
Браун зацокал языком.
– Что же теперь с ними будет? Обезображенные тела и лица на всю оставшуюся жизнь?
– Обижать изволите, сэр. Если уж я за что-то берусь, то полумер не терплю. Или вы забыли, что человеческую кожу я давно уже выращиваю рулонами. Почти полностью поменял им шкурки, заново вылепил лица. Еще несколько косметических операций, и все будет в ажуре.
– Потрясающе, Эрих! Я всегда говорил, что ты гений.
– Кто бы отказался. Более того, я не просто гений, а гений всех времен и народов, – без намека на юмор заявил Гроссе: – Только Тсс! – он приложил палец к губам, – об этом пока никто не знает... Пока!
– Вот тут я не могу с тобой согласиться. Мы все об этом знаем, – возразил Браун.
– Нет, не знаете, – сокрушенно помотал головой Гроссе. – Да и что вы вообще обо мне знаете. Чтобы вспарывать
– Полностью с тобой согласен. Одного понять не могу, что ты с таким талантищем делаешь в нашей дыре. – И, заметив, что жена прислушивается к их разговору, Браун сказал ей: – Попомни мои слова, Долли, об Эрихе Гроссе еще заговорит весь мир.
– Не исключаю такую возможность, дорогой. Но при условии, что он научится вести себя с дамами. – Долли не упустила случая уколоть Гроссе.
– Ради того, чтобы столь заманчивые предсказания сбылись, обязуюсь принять к сведению ваши замечания, мэм. Кстати, вам очень идет палевый цвет.
– О-о! Какой прогресс! – вскричала обезоруженная дама. – Браво, Эрих! Вы прямо на глазах делаете успехи.
– Я хочу выпить за тебя, дружище! – Эдмонд потянулся за бокалом.
Но Гроссе перехватил его руку.
– А вот пить тебе не надо.
– Я и сам знаю, что не надо, да тормоза иногда подводят.
– Мой тебе совет, не шути с этим.
– Ерунда, – отмахнулся тот, но пить не стал.
Добряк Браун, обладавший качествами, которых у самого Гроссе не было и в помине, вызывал в нем почти симпатию и даже уважение. Хотя и то, и другое Гроссе считал бесполезной шелухой надуманных человеческих отношений.
На балюстраде появились музыканты, и несколько минут спустя по залу разлились звуки танго. Гости оживились. Небольшая площадка в центре зала начала заполняться танцующими парами. Воспользовавшись тем, что его оставили в покое, Гроссе взялся за зубочистку.
Браун с явной неохотой уступил настойчивости супруги и, тяжело поднявшись, присоединился к остальным. Профессиональным взглядом присматриваясь к его медлительным движениям, к пергаментно-желтому цвету лица, Гроссе бесстрастно размышлял о том, что Эдмонда не мешало бы подлатать, что он мог бы кое-что ему предложить, пока еще не слишком поздно, если бы не одно существенное «но». А именно – то обстоятельство, что они... знакомы. Потому как со знакомыми он ни в какие сделки не вступает. Таково его железное правило.
Музыка смолкла. Пары возвратились на свои места. С улицы донеслись истошные крики, визг тормозов, свист, топот бегущих ног. Все, разом притихнув, напряженно прислушивались к происходящему снаружи. Два официанта, менявшие сервировку к десерту, забыв о своей работе, застыли на месте. Глаза Гроссе, разом окаменев, не мигая, смотрели в одну точку. А шум на улице все нарастал. Похоже, там собиралась целая толпа, и все кричали одновременно.
– Мы так и будем сидеть, как истуканы, в полном неведении? – первой не выдержала Долли. – Может послать кого-нибудь, чтобы узнали, в чем там дело?
– Не волнуйтесь. Сейчас все организуем! – С видом большого начальника поднялся из-за стола Хауарт. – Том!.. Где Том? Куда, черт подери, он запропастился? Эй, парни! Где ваш метрдотель? – накинулся он на официантов.
– Здесь я, сэр, здесь.
Заполнив собою весь проем, в дверях стоял Том. Его лицо, обычно жирно лоснящееся, как зрелая маслина в масле, сейчас больше походило на китайский, бледно-фиолетовый баклажан. Его дрожащие, такие же бледные и такие же фиолетовые пальцы сжимали букет лиловых орхидей, придававших еще большую нелепость всему его облику.