Андалузская шаль и другие рассказы
Шрифт:
— Скотина, ты испортил мне снимок!
Следовало бы, конечно, убить герцога. Но юношу охватил страх — точно так же у него тряслись поджилки, когда он мальчишкой воровал фрукты и хозяева сада заставали его врасплох. И ноги сами понесли юношу к дому. Только там он понял, что все кончено: он выставил себя на посмешище, да еще и оказался трусом. «Паяц, жалкий трус, — повторял он, тяжело дыша, когда поднимался по лестнице, — паяц и трус».
Заслышав его шаги, мать вздохнула и, толкнув младшего сына локтем, сказала:
— Слышишь? Идет наш Щелкунчик.
Но старший сын, даже не заглянув к ним на кухню, прошел прямо к себе и заперся в комнате. Молча, сухими блестящими глазами он стал разглядывать свои шершавые
Он звал герцогиню, Бога, мать. Ему хотелось, чтобы хоть кто-нибудь пожалел его, приголубил, точно ребенка, утешил, сказав, что все случившееся — пустяк. Ему хотелось услышать слова бессмысленные и нежные.
— Мамочка! — лепетал он.
Но если бы мать вошла и обняла его, склонив над ним свое изможденное лицо, юноша в ярости вскочил бы, оскорбил бы ее, прогнал прочь и всю жизнь потом сгорал бы от стыда.
В оконное стекло с жужжанием бились мухи. От стрекота цикад равнина казалась еще пустыннее, а тишина — глубже.
Вечерело, и юноша думал, что в целом мире нет человека столь одинокого, как он.
Юная супруга
«Если она действительно такая славная и красивая, как все говорят, — сказала мать юноши, — и если вы любите друг друга, что ж, женись. И не важно, что она бедна, у нас хватит средств прокормить обоих».
Прекрасные слова. Та, что их произнесла, была исполнена чувства собственного достоинства, которое, впрочем, кто-то мог бы принять за гордыню и высокомерие. Мать влюбленного юноши, синьора статная, приятной наружности, с черными лучистыми глазами, была полна жизненной силы, которая не иссякает с возрастом и делает женщину царственной. Так что юная невестка, войдя в дом, который прежде воспринимала как сказочное королевство, почувствовала себя девочкой, попавшей в пансион.
По правде сказать, ее многое тут пугало. Но всякий раз она повторяла себе, что живет рядом с любимым человеком — это он впервые заставил ее сердце трепетать, это он выбрал ее в жены. И она уже вовсе не синьорина Бьянка, а синьора Торрези. И отныне все называли ее именно так: синьора Торрези, по фамилии мужа.
Бьянка то и дело напоминала себе, что замужество, великолепный дом — не сон, однако воспринимала эти перемены как чудо и от счастья, слишком большого, была сама не своя. Бьянка не осмеливалась признаться даже себе, что в новом доме — а большую часть дня ее муж отсутствовал — она чувствовала себя настолько потерянной, боялась допустить оплошность, сделать неверный шаг, и на глаза ей часто навертывались слезы.
Она пришла в эту семью с бедным приданым, собрать которое стоило отцу больших трудов и жертв: шесть блузок, три платья, семь смен нижнего белья. Гордый, отец сам пожелал позаботиться о приданом дочери, хотя та выходила замуж за богатого человека. И вот теперь Бьянка, выдвинув ящик старинного шкафа, в который раз перебирала свои скромные вещи, вызывавшие в памяти то время, когда она была девочкой и жила с отцом.
Ей вспоминались тайные встречи с женихом, их прогулки на окраине города и советы подруг: «Поостерегись, с ним ты еще хлебнешь горя, он богат и никогда на тебе не женится, а пока всего-навсего играет с тобой». А она отвечала: «Ну и пусть, главное, я его люблю и хочу любить. Я ничего не боюсь». И ей было достаточно посмотреть жениху в глаза, чтобы вновь почувствовать доверие к нему, и она прижималась к любимому, действительно ничего не страшась.
Бьянка сожалела, что те времена ушли безвозвратно. Горячий любовный пыл в сердце ее мужа уступил место чувству более спокойному, не столь необузданному. Теперь он с головой ушел в заботы об имуществе, о работе, о прибыли, все чаще оставляя жену дома одну. Она же хотела быть рядом с ним, заботиться о нем и даже
— Нет, понежься еще немного в кровати. Молодые должны много спать.
За завтраком, заметив, что у Бьянки нет аппетита, она настаивала, чтобы невестке положили в тарелку побольше еды.
— Молодые должны много есть, — твердила свекровь. — Ты такая бледненькая, нужно кормить тебя как следует.
Она обращалась с Бьянкой, как с ребенком; она и считала невестку ребенком. Слуги также не воспринимали ее всерьез. Для них муж Бьянки оставался молодым синьором,а она — юнойили маленькой синьорой.Настоящей госпожой была ее свекровь. Почти все слуги были уже в солидном возрасте, всю жизнь прожили в этом доме и хорошо знали свое дело; Бьянке они казались мудрецами. Не привыкшая распоряжаться, она терялась в их присутствии, подозревая, что слуги совсем с ней не считаются. Они наверняка знали, что Бьянка из бедной семьи и с малолетства сама стряпала еду отцу. Думая так, она не решалась командовать ими и безропотно покорялась, едва слышала от кого-нибудь из слуг: «Так распорядилась госпожа!»
Госпожа заботилась обо всем, включая одежду сына, платья и прически юной невестки. Она приглашала модисток и портних, и Бьянка, еще совсем дитя, замерев, стояла перед ними, отражаясь в зеркалах, потупив глаза и боясь выговорить лишнее слово. Кукла. В такие моменты она чувствовала себя куклой. Свекровь, с ее безукоризненным вкусом, властными жестами и тоном, не терпящим возражений, сама выбирала цвет и покрой очередного платья для Бьянки. А портные безропотно подчинялись ее указаниям. Видя ее в новом платье, муж исполнялся гордости, в его красивых глазах читалось восхищение женой. Однако молодая супруга не радовалась нарядам. Ведь это свекровь одела ее, продумав каждую деталь. Бьянка была намного счастливей тогда, когда он, еще жених, возможно, лишь из снисходительности хвалил ее скромную шляпку, а она в ответ говорила: «Это я сама ее сшила».
Разве не была она для него в ту пору королевой, божеством? И что теперь? О чем бы Бьянка ни заговаривала, если при этом присутствовала старая свекровь, муж иронично улыбался, покачивая головой, словно перед ним сидел несмышленый ребенок, и робко косился на мать. Когда обе госпожи выходили на улицу и люди им кланялись, Бьянка была уверена, что поклоны обращены не к ней; не столь уж много времени протекло с тех пор, как ее видели в поношенном пальтишке и с тяжелой корзиной, полной покупок, в руках. Нет, конечно же они кланялись старухе. А та одаривала их улыбками, величественная, словно императрица. Бьянка тоже улыбалась, но смущенно и еле заметно.
Если нужно было принять какое-либо решение, шла ли речь о поездке, покупке, даже о простой прогулке, муж говорил:
— Давай обсудим это с мамой.
Дошло до того, что Бьянка стала думать: «Вся любовь достается старухе, для меня в его сердце просто не осталось места. Понятно, она же делает все для него, а меня он считает ни на что не годной».
Однажды, поддавшись этим мыслям, Бьянка в отчаянии заперлась на чердаке и проплакала там целый час. Свекровь, которая никак не могла ее отыскать, сразу же заметила красные, распухшие глаза Бьянки и бледное лицо, когда та наконец спустилась в гостиную.