Андерманир штук
Шрифт:
И участковый Лексеич матом рассказал подробности.
– Уходи-ка ты уже, – попросил Владлен Семенович. – Обо всем ведь поговорили, и мне, понимаешь, спать пора.
– Не, я тебя в беде не брошу, – непрошенно пообещал гость дорогой. – Я у тебя, может, даже на ночь останусь, мозги тебе вправлю, а утром позавтракаем, и я на работу пойду. Жалею я тебя, Семеныч. Как знал, что так будет, – смотри, водочки захватил. Собирай на стол, ну?
И Владлен Семенович отправился на кухне, а в ушах его тихо шелестели слова покойника Кириллова: «Хрупкости в тебе много, Владлен…»
– Ты, значит, меня теперь слушай, я тебе все как есть обобщу, – вилкой гоняя по тарелке ловко и, видимо, не без причин увертывавшийся от него соленый огурчик, проповедовал участковый Лексеич. – Ты спал и видел сон, понимаешь? Приснилось тебе все это, понимаешь? Ты снотворное пьешь? Ну вот… прекрати немедленно, это
Владлен Семенович сдержанно кивнул.
– Помогает?
– Помогает, – не соврал Владлен Семенович. – Суставы не так болят.
– Во-во! И благоверной моей помогает, потому что долбанутые вы все, на снотворном живете и глючите. У меня, например, от Ратнера ни в одном глазу, я вообще рожу его приятную видеть не могу! А тебя, значит, забирает… Ну, я так и думал: скоро уже вся страна рехнется. Мне кажется, это происки все, Семеныч, демократов происки. Я тут в аптеку районную зашел, что ж вы делаете-то, спрашиваю! Почему снотворное без рецептов отпускаете? А они мне, знают меня там: у нас, Михаил Алексеевич, никаких распоряжений насчет не отпускать нету. Хотят люди спать – пускай, значит, спят. Я оттуда весь как оплеванный вышел: ну, думаю, шкуры барабанные, погодите у меня! Звоню в Минздрав, спрашиваю: были какие распоряжения насчет снотворных от вас? Нет, отвечают, не было. Во! – Лексеич в конце концов поймал сдавшийся в неравном бою огурчик. – Тут какое дело получается – а такое тут дело получается, что со всех сторон нас обложили, друг дорогой… хоть и бывший! По ящику с ума сводят, в аптеках чем ни попадя травят – вот и ломаются, кто не крепкие! – Нежный огурчик захрустел на крепких зубах Лексеича. – Начинают наяву прямо бредить, вроде благоверной моей. Ну, я ей такого Ратнера прописал, что третий день отлеживается, всю беременность как рукой сняло. И у тебя снимет… не беременность, конечно, а фантазии твои ненужные. Ишь, тоже: Москва номер два! Нету и сроду не было Москвы номер два, ты глаза-то разуй: все же открыто кругом. И карты тут ни при чем: кто на них, на карты эти, смотрит? Тебе оно зачем, чтобы 4-я Брестская на карте была, – ты что, красный следопыт? Спортивное ориентирование, игра «Зарница»? Окстись, Семеныч, когда мы картой пользовались, чтобы по Москве-то ходить? Ты, может, еще где-нибудь пограничный контроль или проволочные заграждения обнаружил? Ну, сходил я на Среднюю твою Радищевскую и на Малую Коммунистическую сходил… и что? Улицы как улицы – нормальное московское народонаселение, не чуднее, чем везде… ты пойди по Арбату пройдись: вот где сумасшедшие! На прошлой неделе подошел к одному – картину продает: две линии перекрещенные, а посередине – одна женская сиська… сколько, спрашиваю, стоит, – пятьдесят у. е., говорит, товарищ милицанер! Я ему: я те дам – «милицанер», я те дам «уе»! Насилу, понимаешь, сдержался: ушел, говорю, отсюдова – и чтоб больше ничего подобного тут не было. Ну, ушел, а я вчера снова туда наведался, проверить, – так опять, падла, стоит и ту же сиську продает! Ну, я чего… плюнул да рукой махнул, думаю: себе дороже, да и не в одной сиське дело. Ты чего молчишь-то, Семеныч?
– Хватит материться-то. И спать я хочу, уйди.
Участковый Лексеич налил себе еще водки, рюмка Владлена Семеновича так нетронутой и стояла.
– Лучше бы водку вместо снотворного пил, пользы больше! Организм не только укрепляет, понимаешь, но и закаляет – от психорасстройства на почве всеобщего помешательства. А институт-то, мозга-то, тебе чем не угодил? Ты Ратнера в глазок свой углядел? Он ведь тоже при институте ошивается.
– Третьего дня только углядел – как входил он, а выходил ли обратно… не выходил, небось, – этого не видел: мне кто-то весь глазок жвачкой залепил, насилу отскреб!
– Ай, молодцы! – покатился от хохота Лексеич. – Лечат тебя, видишь, от глюков твоих… сама судьба, я имею в виду, лечит. И правильно делает: нечего тебе жизнью секретного учреждения интересоваться! Ишь, что вздумал – «проникать» в институт да по коридорам ходить… я, вот, участковый, а сам, между прочим, ни разу там еще не был: имею уважение. Если такие люди, как Ратнер, с институтом сотрудничают, нам с тобой, Семеныч, там делать нечего, не по зубам нам с тобой это. Э-эх… забудь ты про свою Москву номер два, давай опять задружимся, на рыбалку вместе ходить будем! Я ведь, признаться, понаблюдал за тобой на расстоянии, когда ты пару раз по окрестностям прогуливался, – жуткое же, извини меня, зрелище… Ходишь по сторонам озираешься, будто все тебе чего-то мерещится – ну, куда оно годится? Идешь прямо, стройно, вдруг – бац, сворачиваешь внезапно, причем в самый последний момент, словно тебя вдруг по башке пыльным мешком огрели! Опять же, к домам просто совсем вплотную подходишь, стены трогаешь, щели расковыриваешь, окна считаешь… горестное ведь зрелище, сердце кровью обливается. Был нормальный мужик, а превратился в привидение какое-то, честное слово!
Соседи жалуются: подозрительный, говорят, в глазок все время смотрит, с каждым заговорить пытается, а чего говорит – непонятно. Ну, скажи, зачем тебе знать, сколько у Петровой с третьего этажа детей и остались ли они жить в этом районе… и звали ли ее мужа Петр Петрович? У нее и муж-то лет десять назад как умер, она сама, небось, точно уже не помнит, как его звали! Ну, шучу, шучу… не набычивайся ты так сразу!
А хочешь, я как профессиональный участковый милиционер скажу? Люди, Владлен Семенович, у нас на 4-й Брестской – да и на всех остальных Брестских, которых тут… много, такие же, как и ты, секретов за ними не водится, никто их для этого района специально не отбирал и досье на них нигде не хранится. Может, конечно, ты насчет Королевой из Марьиной рощи и прав, только мне кажется, что приснилось тебе все это: уснул в чужой комнате, на чужой постели… чужой сон увидел, ха-ха! – расстроенное, брат, у тебя воображение, снотворное пить прекращай. Ну-ка, хряпни вместе со мной – по старой-то памяти… да пойду я, не то правда придется заночевать у тебя тут, а потом мне моя благоверная сыночка от Ратнера родит… с тремя головами!
Хоть и не слушал Владлен Семенович усидевшего за час почти бутылку «Столичной» Лексеича, а присоединиться к тосту за скорое избавление от участкового не преминул. Ох, глаза бы мои Лексеича, дескать, не видали: во-первых, это не без его помощи выписывает кренделя моя старенькая жизнь, а во-вторых, это ему, Лексеичу – человеку необразованному, дрянному и матерному, – родной московский метрополитен имени Владимира Ильича Ленина только что сдал Владлена Семеновича со всеми потрохами.
Последнее не столько обижало, сколько сильно настораживало Владлена Семеновича. Если дело впрямь обстояло так, как Лексеич его обрисовал, значит, и в метро уже упыри-оборотни. Будь там «свои», разве стали бы они письмо бывшего ветерана труда такой контре, как Лексеич, пересылать! Да они бы Лексеича на пушечный выстрел к себе не подпустили. Неужели пал уже и метрополитен имени Владимира Ильича Ленина? Ну, тогда и государство падет, что твой скошенный сноп. Нет метро – нет и государства.
Впрочем, Лексеич, конечно, и соврет не дорого возьмет… видали мы его у двери квартиры номер три – причем со своими личными ключами! Владлен Семенович вздрогнул, почувствовав, как Лексеич, сердечно приобняв его за плечо, уже снова рассказывает ему анекдот про чьи-то посторонние половые отношения. Быть того не может, чтобы московский метрополитен имени Владимира Ильича Ленина да без боя сдался! А может, я и правда сплю? Сплю и вижу сон? И сейчас вот сплю – в обнимку с Лексеичем, и Лексеич прав, что нет никакой Москвы номер два, это все расстроенное мое воображение, снотворное без рецепта, бред, болезнь… Только над чем там сейчас-то хохочет Лексеич – неужели все еще над посторонними половыми отношениями?
– А то, смотри, Владлен Семенович, – слышит он, – как бы люди о тебе самом анекдоты по Москве рассказывать не начали: ходит, дескать, чудак один на букву «м»… жизнь изучает! Смешно ведь выглядишь, Семеныч… и эпоним какой-то, прямо скажем, похабный у тебя: «Алеша Пешков».
40. С ТАКОЙ И СТАТИ
«Школа Бориса Ратнера». Так оно и было написано – на плите высечено: белесыми буквами по темному камню. Впечатление – ме-мо-ри-аль-но-е. Неужели – сбылось?
По всему выходило, что – сбылось. Своя школа в самом сердце Москвы. Веселенький – еврооблизанный – особнячок в начале Верхнего Кисловского: между Средним Кисловским и Герцена. Вход через арочку консерваторскую, прямо с Герцена. Все обычно насквозь идут – и так на Средний Кисловский выходят, а Верхний-то Кисловский и промахивают!
Только теперь уж промахивать не будут: «Школа Бориса Ратнера» у всех на устах. Первое в стране учебное заведение соответствующего профиля как-никак… а «соответствующий профиль» Коля Петров придумал – фило-о-олог! В свое время насмотревшись Ратнера по телевизору, никто – сказал – и не спросит, какого это, дескать, соответствующего профиля?