Анди. Сердце пустыни
Шрифт:
Спина заныла, вспоминая боль от ударов. Цепь натянулась. Соседи тоже помнили и теперь сдвинулись, оставляя Анди одну, в окружении тесно прижавшихся дерхов.
— Троглодка! — выплюнул жрец. Сбросил капюшон, подставляя солнцу гладко выбритую голову. Надсмотрщики неодобрительно нахмурились, сдвинулись ближе. — Чем их приманила, ведьма?
Шагнул, протягивая руку, чтобы выдернуть девушку из окружения дерхов, но черный предупреждающе оскалился, остальные поддержали низким, вымораживающим рычанием. Один из фильганцев что-то тихо сказал жрецу. Лицо того перекосила гневная гримаса,
Потребовал:
— Прогони их, девка. Живо. Пока на тебя не обрушился гнев богини.
До богини еще дожить надо, — здраво рассудила Анди. Да и зачем ее жизнь сумрачной, если той нужна смерть? Еще, желательно, не одна.
Помотала головой. Жрец разъяренно зашипел. Поднял руку, посмотрел вниз, передумал, опустил.
— Да падет на тебя проклятие сумрачной, отступившая! — завопил, разбрызгивая слюну и мгновенно впадая в религиозный экстаз. Анди видела уже такое на рынке, где ее продавали. Жрец тогда остановился перед красивой высокой женщиной, что-то потребовал, та испуганно отказалась, и тогда он завыл, затрясся, выбрасывая руки в стороны и выплевывая проклятия. Побелевшую от страха женщину увела стража. Что с ней было дальше, Анди так и не узнала. Ее как раз купил жирный старик с длинной тощей бороденкой, масляными глазенками и дурным запахом изо рта. Как он орал, когда она его укусила! И сразу передумал покупать. Потом, правда, ее избили и не раз, пока она не оказалась в рядах детей богини… Но лучше смерть, чем тот жирнюк, что сразу полез щупать ее грудь.
Спины снова заволновались, и сквозь ряды рабов протиснулись двое. Слишком белокожие для местных, а одеты — смех один. У мужчины головной платок вместо подобающей благородному мужу формы повязан на пиратский манер, а второй, постарше, ухитрился надеть женскую рубашку. Только чужак мог перепутать вышивку на них.
— Вот вы где, поганцы, — с облегчением выдохнул чужак на аргосском. Поднял взгляд выше, и Анди похолодела — в непривычных серых глазах стыла угроза, и она испуганно опустила взгляд.
Жрец среагировал первым. Повернулся к незнакомцу, спросил с раздражением:
— Ваши звери?
— Наши, — кивнул тот, кто постарше, вытирая уже успевшим промокнуть платком пот с лица.
Жрец оживился, явно предвкушая пополнить ряды детей богини. В Хайде и за меньшее отправляли в храм на закате. Даже существовала пословица «Вот переживем закат, там и решим». А тут до заката всего ничего… И кто-то посмел задержать детей…
Но тут его взгляд зацепился за выглянувший из-за распахнутой куртки медальон. И лицо жреца разом поскучнело.
В Хайде умели лавировать между выгодой и религией, придерживая одних и беря под защиту других. Потому всем важным для правителя иностранцам выдавали особые жетоны. И решать их судьбу, судить или казнить мог только высокий диван.
Жрец стиснул зубы — жертва уходила безнаказанной, но ничего он сегодня попросит богиню послать двум неверным черную заразу.
— Забирайте, — приказал, махнув рукой на зверей.
Развернулся, посчитав инцидент исчерпанным. Дальше надсмотрщики сами разберутся. И даже если девчонка не доживет до храма,
Но запнулся о слова неверного:
— Тут такое дело, уважаемый.
Говорил тот, который старше. Жрец слышал о глупой традиции чужаков позволять доверенным слугами иметь голос впереди хозяина. А что это был именно слуга, сомнений не было — жетон блестел на груди второго.
— Видите ли, произошло несчастье. Беда, можно сказать. Что поставило нас всех в неудобное положение и привело к сегодняшнему происшествию. О чем мы глубоко сожалеем.
Жрец терпеливо ждал — даже неверный достоин разослать ковер своих речей. Потом его можно и казнить, но сначала выслушать, тем более что чужак умело и с уважением выплетал слова.
— Прежний хозяин дерхов сильно заболел и скоропостижно покинул этот мир, оставив наших зверей скорбеть сиротами.
Жрец поморщился. Животные — полезны. Их надо кормить, чтоб они работали, но не больше. И тем более не называть «сиротами», ставя на одну сторону с людьми.
— Хватит, — прервал его второй чужак, — с ними можно разговаривать лишь так, — и он звякнул монетами в вытащенном из-за пазухи кошеле.
Жрец не понял сказанного на другом языке, зато прекрасно уловил порыв. Усмехнулся — не всегда деньги решают все.
— Сколько, уважаемый, хочет за нее? — спросил чужак, для верности ткнув пальцем в нужную рабыню.
В воздухе запахло выгодой. И пусть жрец отринул земные страсти, но против этой устоять не смог бы и сам настоятель. Жрец не раз слышал, как отчаянно тот торговался с каменщиками или торговцами. Беспокоило одно — неверные не умели торговаться. И удовольствие он сегодня явно не получит.
Улыбнулся, как можно мягче:
— Уважаемые, вы, верно, по незнанию приняли ее за рабыню? И до сегодняшнего утра, пока богиня не обратила на нее свой милостивый взор, она действительно была ею. Но теперь это — возлюбленное дитя, а они не продаются.
Чужак недоверчиво вскинул брови, кинул тоскливый взгляд на дерхов, достал второй кошель. Развязал, ткнул под нос жрецу блеснувшие на солнце серебряные монеты.
— Здесь достаточно, чтобы купить всех рабов на улице, а не одну полудохлую девчонку, которая, я не уверен, доживет ли до дома.
Второй чужак закашлялся, маскируя возмущение. Анди его понимала, и сама была возмущена подобной расточительностью. Храм приобрел ее за половину медяка, а тут… Но внутри стало тепло от надежды или тепло стало раньше, когда к ней прижались дерхи? И голова меньше кружится. И стоять легче. И дышать.
Жрец задумался. Посмотрел внимательно на девчонку, потом на дерхов. Едва не подпрыгнул от догадки: звери выбрали себе нового хозяина, и теперь чужаку некуда деваться. Звери не уйдут без нее… А уж отпустит ли он девчонку… И глаза его заблестели от радостного предвкушения. Чужаку даже жетон не поможет купить собственность храма и перейти дорогу богине.
— Как вы могли, господин, — жалобно причитал слуга, — отдать половину запаса астайса*? Дешевле было нанять банду местных головорезов, они бы выкрали девчонку из храма. А если остатка не хватит?