Андреев Д.Л. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Автобиографические материалы. Проза. Стихотворения. Письма.

«Железная мистерия»{1} предполагает читателя, уже знакомого с книгою «Русские боги». Мистерия связана с нею общностью темы, центральные образы первой книги — демиург Яросвет, Навна, демон великодержавной государственности уицраор Жругр — остаются главенствующими и во второй.

Для читателя, незнакомого с первой книгой, некоторые подробности Мистерии могут показаться непонятными, особенно в начале чтения.

Действие разворачивается в многослойном пространстве. Из этих слоев, расположенных горизонтально, особенное значение имеют три.

Средний слой — арена событий условно-исторического плана. Это — картина большого города на морском берегу. Центром его служит Цитадель; справа от нее — пятиглавый собор, слева — дворец Августейшего. Вокруг этого архитектурного ансамбля кварталы богатых домов с колоннами, обширные районы многоэтажных громад и лачуг, фабричные предместья. В отдельных случаях становятся видными как бы крупным планом площади, гавани, монументы, залы общественных зданий, рынки, подземелья, заводские цеха. Открытый к морю, город оцеплен со стороны материка полукружьем стен с несколькими воротами. Далее

простирается равнина, в свою очередь, окаймленная скалистым хребтом. Один из концов этой горной дуги обрывается крутым мысом в море невдалеке от города. По мере хода действия пейзаж этот претерпевает значительные изменения.

Под этим слоем на больших глубинах расположен Нижний слой Мистерии; это — подобие некоторых миров инфрафизики, связанных со Средним историческим слоем общностью протекающих там процессов. Нижний слой становится видимым лишь минутами, когда перебегающие световые вспышки пронизывают его частично или насквозь, а Средний слой охватывается полутьмою. В остальное время оттуда доносятся лишь шумы и голоса. Человеческого обличая существа Нижнего слоя не имеют; однако у некоторых из них, мельчайших, можно заметить отдаленное сходство с человеческою формой.

Третий слой. Вышний, остается невидимым, за исключением редких мгновений. Но голоса оттуда доносятся также: вначале — очень редко, потом — чаще.

Я не знаю, какой воскуривать Тебе ладан И какие Тебе присваивать имена. Только сердцем благоговеющим Ты угадан, Только встреча с Твоим сиянием предрешена.  Твои тихие, расколдовывающие силы Отмыкают с неукоснительностью часов Слух мой, замкнутый от колыбели и до могилы, Зренье, запертое от рождения на засов.  Совлекаемая невидимыми перстами, Все прозрачнее истончающаяся ткань, И мерцает за ней — не солнце еще, не пламя, Но восходу его предшествующая рань.  Поднимаешься предварениями до храмов На вершинах многонародных метакультур, Ловишь эхо перводыхания Парабрамы{2} В столкновении мирозданий и брамфатур.  И я чувствую в потрясающие мгновенья, Что за гранью и галактической, и земной, Ты нас примешь, как сопричастников вдохновенья Для сотворчества и сорадования с Тобой.  И, разгадывая вечнодвижущиеся знаки На скрижалях метаистории и судьбы, Различаю и в мимолетном, как в Зодиаке, Те же ходы миропронизывающей борьбы.  Дух замедливает у пламенного порога: Он прислушивается, он вглядывается в грозу, В обнаруживаемый замысл Противобога, В цитадели его владычества — там, внизу;  Он возносит свою надежду и упованья К ослепительнейшим соборам Святой Руси, Что в годину непредставимого ликованья Отразятся на земле, как на небеси.  Катастрофам и планетарным преображеньям — Первообразам, приоткрывшимся вдалеке — Я зеркальности обрету ли без искаженья В этих строфах на человеческом языке?  Опрокинутся общепризнанные каноны, Громоздившиеся веками, как пантеон; В стих низринутся — полнозвучны и многозвонны — Первенствующие спондей и гиперпеон.  И, не зная ни успокоенья, ни постоянства, Странной лексики обращающаяся праща Разбросает добросозвучья и диссонансы, Непреклонною диалектикой скрежеща.  Не отринь же меня за бред и косноязычье, Небывалое

это Действо благослови, Ты, Чьему благосозиданию и величью Мы сыновствуем во творчестве и любви.

Осенние сумерки.

Смутный шум улиц. Порывы ветра доносят из-за городских стен, с равнины, то падающий, то поднимающийся гул народного множества. Очень издалека видим редкие, вздрагивающие пятна: то ли свет в окнах разбросанных по равнине деревень, то ли костры боевого стана.

Во дворце Августейшего{3} — танцевальная музыка.

— Mesdames — a doite! — Messieurs — a gauche! [1] — Вы чуете легкую гарь? — — Ah!.. как обаятелен, как пригож Сегодня наш государь! Во дворцовых подвалах — радение. И-эх, наваждение… — Ох, ни зги… — Подь женишок-Саваоф {4} : лей! жги! Хлынь в зло, в грех… — Ты накати-налети, друг — дух! — Ты заверти-подхвати, слей двух — Трех? — Сто! — Всех!

На окраине — старинный монастырек. Келья Прозревающего. Он средних лет. Сидит в кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

Голос невидимого даймона [2]

Видишь ли суть сквозь пятна Мечущихся личин? Слышишь ли голос невнятный Со дна пучин?

Прозревающий

Улавливаю, но размывчиво… смутно… взор еще застит мгла… Мнится — в геенне вручают кому-то родившемуся — дар зла.

Тонкий, как нить, вздрагивающий голос из глубины

Развенчивай Царство Пред концом! Оскверняй Церковь Бубенцом! Прилепись К клиру Алтаря! Подрывай Веру В трон царя!

Во дворцовой зале появляется Августейший в сопровождении хлыстовского «саваофа». Оркестр рассыпается стаей взвизгов. Дамы упархивают за колонны.

— Mon Dieu! Qui est ca? [3] — Mesdames, спокойно… Хитер, как лиса — И в том вся тайна. — Но очи-то! Очи!.. — Ах, не скажите… — О чем он пророчит, Живой небожитель?

«Саваоф», поднимая перст, густым окающим говором

Нынче всякий походя Лжет, в бесовской похоти, Будто лишь в Европе ум, Русь же — мрак да опиум. По таким ударить — Значит государить.

Августейший

Да, нелегко нам судно вести Между сирен докучных… С голосом царской совести Вы лишь один созвучны.

«Саваоф» обводит колдующим взором зал. Дамы показываются из-за колонн.

Одна, приближаясь

Простите неверный шаг… Наш обморок… Наш смешок… Теперь мы, осилив шок, В вас поняли истый шик.