Андрей Рублев

Северный Павел

В покое сумрачно. Пахнет ладаном и нагаром масла из лампад перед образами в переднем углу. Выделяется среди них большая икона Ильи-пророка, громовержца, подателя земле дождя, заступника и избавителя от пожара.

Икона писана новгородским живописцем. Лик и тулово пророка по пояс на пламенно красном фоне. Писано красками на яичном белке без золота. Волевое лицо пророка решительно и холодно. Но, по слову Церкви, он милостив к тем, кто истово молит его о помощи от всего сердца. Живописец придал лицу и глазам резкое, пронзительное выражение.

На столе

оловянные свечники с толстыми восковыми свечами. В трех углах покоя дубовые кади с водой на случай пожара. Возле стен окованные медью сундуки с тяжелыми навесными замками, в которых хранятся «проклятые грамоты», написанные знатными боярами, призывающими на себя Божье проклятие, если не сдержат они того или иного обещания, данного князю, Церкви и друг другу.

В кресле у стола сидит митрополит Алексий. В покое душно, а на плечах старца накидка из меха зимней белки, подбитая черным аксамитом. Перед сидящим раскрытое Евангелие в серебряном под позолотой окладе со вставками из драгоценных каменьев. Придвинут к нему свечник с горящей, сильно оплывшей свечой. Склонившись над книгой, митрополит, прищурившись, осторожно перелистывает страницы, пробегая по строчкам со стройными буквицами. Поля у страниц широкие и украшены узорами, будто кружевами. Переплетаются в узорах две краски: голубая и бледно-алая. Евангелие – вклад в Чудов монастырь богатого московского купца, отдавшего в монастырь одного из сыновей.

Митрополит доволен книгой. Знает, что для написания ее чернецу-грамотею понадобилось девять месяцев усидчивого труда.

Открылась в покое створа низкой, узкой двери. Вошел, пригнувшись, дородный монах, а митрополит, услышав его сопение, спросил, подняв голову:

– Кого прислал Господь? Кажись, ты, Иосаф?

– Гонец со свитком от тарусского епископа, – сообщил монах.

– Подай.

Митрополит протянул руку, в которую монах, поцеловав ее, вложил свиток с восковой печатью на шнурке. Старец, не взглянув на свиток, положил его на стол.

– Еще что скажешь?

– Скажу, что того молодца привезли, за коим, по твоей воле, конскую справу посылали.

– Какого молодца?

– Монастырского служку, людям ведомого Андрея из родительского рода Рублевых.

– Где же привезенный? – спросил митрополит, откинувшись к спинке кресла.

– В ожидальне.

– Веди сюда.

Выполняя приказание, монах с непривычной проворностью для своего дородного тела проскользнул в дверь, а через минуту вошел вновь. Следом за ним появился Андрей Рублев.

Войдя в покой, Андрей тотчас опустился на колени и земно поклонился сидящему митрополиту. Старец оглядел склоненного в поклоне. На Андрее черный подрясник, широкий и не по росту длинный.

– Встань!

Митрополит остановил взгляд на Андрее, заметил, что в глазах юноши нет привычной робости, которая всегда появляется у людей любых званий при встрече с главой Православной церкви. Старец видел перед собой скромного молодца, серые глаза которого переполнены удивлением и любопытством. Прочертив в воздухе крест, митрополит благословил Андрея,

но для поцелуя к руке не допустил, спокойно сказал:

– Вели, отче Иосаф, принести образ Спаса.

Монах, получив приказание, исчез из покоя и через миг уже протиснулся в дверь, держа в руках большой образ, завернутый в парчу. Положив его на стол, Иосаф удалился, кланяясь.

Митрополит не торопясь развернул парчу, сказал Андрею:

– Погляди.

Андрей, перекрестившись, наклонился над иконой и, рассматривая ее, сокрушенно качал головой.

– Чему дивишься? – спросил митрополит.

– Дивлюсь, что опалилась краска на образе. Видать, близехонько к иконе лампаду приладили.

– Опалилась, говоришь?

– Истинно так.

– Может, только прикоптилась?

– Обожглась, да в таком месте, под самым оком.

– Разумеешь, кем писана?

– Из Царьграда образ. Не наше рукотворение.

Андрей снова наклонился над иконой, а митрополит перенес к ней свечник с горящей свечой.

– Снять бы надобно оклад.

– Стало быть, коснешься хворого места на лике Спаса?

Андрей от вопроса вздрогнул, смотря на старца, ответил:

– От скорого слова уволь, святитель. Погляда мало, надобно время, чтобы распознать творение.

– Вижу, боязно тебе?

– Робость моя в эдаком деле не помеха, а польза. Чай, не ноне писана.

– Византийская древность.

– Чую.

Андрей, низко склонившись над иконой, дотронулся рукой до пятна на лике.

– Темно тута. Поутру дозволь вынести на волю, чтобы при солнышке поглядеть.

Митрополит в знак согласия кивнул. Андрей завернул икону в парчу.

– Решишь исправить мою докуку, краски любые дам, – сказал митрополит.

– Со мной краски-то. Наставник в обители, отец Паисий, будто в воду глядел, когда приказал всю живописную справу с собой прихватить.

– Ну так что, осмелишься?

– Дозволь подумать. Скорое слово даже в песне не к месту, а тут – святой образ Спасителя!

– Может, послать тебе в помощь моих изографов?

– Обойдусь.

– Иной раз и в чужом совете зерно пользы.

– Обойдусь.

– Что ж, ступай!

Андрей вышел из покоя.

Митрополит, смотря на мерцающие перед образами лампады, размашисто перекрестился, спросил себя вслух:

– Неужли не убоится? Иосаф, слыхал, как речь ведет?

– Зело молод.

– Разумей, что разум и у младенцев водится. Господню искру в нем узрел игумен Сергий.

– Оно так. Только зело молод.

– Затвердил. Поутру обрядите его в мирское. Не инок. Оболоките во все новое. А то глядеть чудно.

– Как велишь, так и будет.

Гневный огненный закат уже давно погас, а в сумраке покоя от огоньков лампад бликовали краски на иконах…

3

По слову митрополита Андрея Рублева определили на постой в Симонов монастырь, в келью книгописца отца Елисея, монаха, не старого годами, пришедшего в обитель из мира и по рождению бывшего боярским сыном.